Видите, у Твардовского вообще к интеллигентам было подозрительное отношение. Он был крестьянин из кулацкой, раскулаченной семьи. Он считал, что только крестьяне близки к земле и имеют настоящий опыт. Он интеллигенции не доверял. Он прочитал Гроссмана, «Все течет» (ему предложили это для публикации). Он сказал: «Знаете, есть в этом какое-то вай-вай». Еврейское такое, с намеком. Не он бы писал, не я бы читал. Страдания интеллигента представлялись ему чем-то неподлинным. Вот коллективизация — это да, драма. А интеллигенция? Ну что она там видала, в своих московских распределителях?
Так и Некрасов — интеллигент, художник, архитектор, его любовь к матери,— это, наверное, ему казалось инфантильным. Тогда как в Некрасове инфантилизма не было, воевал он не хуже, а может быть, даже и лучше Твардовского. И, конечно, «В окопах Сталинграда» не самая серьезная его вещь. Самая серьезная его вещь, мне кажется, все-таки «В родном городе» и «Кира Георгиевна». «В окопах Сталинграда» — это вещь на личном опыте, очень ценная, но тем не менее ещё носящая на себе отпечаток сталинской эпохи, дескать, да, начало войны было грешным и страшным временем, но без него мы не стали бы сверхчеловеками. Это такое, как бы сказать, странное произведение, несовершенное и незавершенное. Он собирался ведь писать третью часть, там две их всего.
Мне кажется, настоящий, лучший его текст — это «Кира Георгиевна». Ну и конечно, «Саперлипотет», в известном смысле, «Маленькая печальная повесть». Мне кажется, что Некрасов — это школа того изящества, сухости, подтекста. Он тоже мог быть таким советским Хемингуэем. Но, конечно, Твардовскому с его культом социального реализма, все было совершенно непонятно.
Твардовский и сам писал неплохую прозу, у него очерки очень интересные — «Родина и чужбина». И он собирался писать, кстати, всю жизнь готовился писать автобиографическую книгу, «Пан Твардовский», но не написал. Потому что он искал такой прозопоэтический синтез, его «Книга про бойца» — это тоже проза стихами. И поэтому прозы Некрасова он, по-моему, просто не понимал. У него не было рецептов, рецептеров, по которым можно было это воспринимать. Вот Бунина он понимал, это ещё было в его диапазоне восприятия. Я абсолютно уверен, что, если бы ему принесли Набокова, он ничего бы не понял. Или понял бы, но не захотел бы понять. Он не доверял модернистам. Почему — не знаю.
