Нужно ли актеру театра знать текст наизусть? Если бы в «Гражданине поэте» играл не такой маститый артист, как Михаил Ефремов, но с заученным текстом — был бы он более убедительным?

Этот вопрос довольно понятный. Это фильм же о модерне, о том самом. И «Роль» — наверное, один из самых точных фильмов об этом. Человек захотел стать другим, захотел продлить возможности искусства, расширить их, точнее, до жизнетворчества. Захотел стать другим человеком, прожить иную жизнь. Вот это, наверное, и есть настоящий модернизм. Потому что пока вы играете, вы все-таки отходите от границы, вы в последний момент успеваете отскочить, а если вы начинаете жить жизнью другого человека — это такая мечта идеального актера. Вот у Михаила Чехова (писали об этом многие) перевоплощение в другого человека доходило до безумия.

Это умеют очень немногие. Природа театра не в том, чтобы изобразить…

Знаете, обычно первым приходит в голову Юрский. Но я вот недавно послушал Дашу Юрскую, которая читала мои стихи в своей программе, но не только мои, а очень много других замечательных. И я думаю, что Сергей Юрьевич не обидится, если я скажу: она не хуже. И даже больше того. Вот если Юрский всё-таки виден, когда он читает стихи, он придаёт им свой голос, свою интонацию, иногда свой опыт, поэтому такое наслаждение слушать свои стихи в его исполнении, они сразу становятся глубже, то Даша, когда читает, она делает это, казалось бы, очень просто, но она именно влезает в мою шкуру, она читает их так, как это прочёл бы я. И вот мне как раз…

Я никогда не видел, чтобы яблоко падало так далеко от яблони. Это чтение…

Талантливо потреблять — особый дар. Читательская эмпатия не дается просто так. Вы думаете, каждый рожден быть читателем? Понимать литературу — это как музыку.

Вот Миша Ефимов, мой любимый, наверное, современный биограф, такой специалист-жизнеописатель (ну, он и филолог очень сильный), пишет книгу о композиторах — прислал мне свой «этюд» свою вещь о Рахманинове. Но ведь для того, чтобы так понимать Рахманинова, надо быть, наверное, я не скажу равным, но в чем-то достойным его слушателем. Поэтому потребители — это те, без кого литература не живет. Настоящий читатель — этот дар ничем не меньший.

Это значит, что каждый любимец российского народа проходит три стадии: сначала это безумное обожание, потом такое же безумное топтание, а потом покаяние. Понимаете, я не хочу входить в какие-то детали этого явления, потому что оно довольно понятное. Я просто хочу сказать, что наиболее яркое его описание вы можете найти в маленьком рассказе Анатолия Жукова «Колоски неспелые, необмолоченные». Я в году 1979-м, наверное, прочел этот рассказ, когда он появился в сборнике рассказов года. Жуков — не самый известный писатель. Он выпустил роман «Дом для внука», выпустил два тома повестей и рассказов, он не особенно на слуху. Но вот этот рассказ меня просто обжег в свое время: так это здорово сделано, с…

Да нет. Как бы вам это объяснить? Мне кажется, что одна из самых страшных опасностей, которая подстерегает артиста, писателя, художника в целом,— это когда он начинает свои актерские практики переносить в жизнь. Это называется иногда «заиграться». Но это не заигрывание — это когда ты свою жизнь делаешь сюжетом своего текста, как Есенин свой алкогольный распад сделал темой «Москвы кабацкой». Это гениальная книга, хотя в ней вкусовые провалы чудовищные, но это хроника распада. И вы знаете, чем это закончилось. Тут дело не в алкоголе. Мне кажется, что такой же эксперимент ставил над собой Кроули — великий писатель, на мой взгляд, прежде всего писатель. Человек не то чтобы заигрывается, но человек…

Ну насчет «поэтической катастрофы» я бы не сказал. Поэтическая катастрофа — это случай Николая Тихонова, когда он сорок или пятьдесят лет не писал стихи, а в семидесятые годы влюбился в медсестру, которая ходила к нему из Литфонда, и написал цикл стихотворений ужасных (ужасных!) про то, как «вся планета танцует танец живота». Как раз Антокольский, проходя мимо его дома в Переделкино, умиленно писал:

Две книги — «Брага» и «Орда»
Сначала пишутся как будто.

Дело, видите ли, в том, что период старческой влюбленности и старческой плодовитости не всегда означает вторую молодость, иногда он означает первый маразм. Вот если, скажем, Антокольский в своих поздних…

Вот если кто умеет писать страшное, так это Маша Галина. Она живет в Одессе сейчас, вместе с мужем своим, прекрасным поэтом Аркадием Штыпелем. И насколько я знаю, прозы она не пишет. Но Маша Галина – один из самых любимых писателей. И вот ее роман «Малая Глуша», который во многом перекликается с «ЖД», и меня радуют эти сходства. Это значит, что я, в общем, не так уж не прав. В «Малой Глуше» есть пугающе страшные куски. Когда там вдоль этого леса, вдоль этого болота жарким, земляничным летним днем идет человек и понимает, что расстояние он прошел, а никуда не пришел. Это хорошо, по-настоящему жутко. И «Хомячки в Эгладоре» – очень страшный роман. Я помню, читал его, и у меня было действительно физическое…

Гренуя с Фаустом нельзя сравнить именно потому, что Фауст интеллектуал, а Гренуй интеллекта начисто лишен, он чистый маньяк. Мы как раз обсуждали со студентами проблему, отвечая на вопрос, чем отличается монстр от маньяка. Монстр не виноват, он понимает, отчего он такой, что с ним произошло, как чудовище Франкенштейна. Мозг – такая же его жертва. Маньяк понимает, что он делает. Более того, он способен дать отчет в своих действиях (как правило).

Ну а что касается Гренуя, то это интуитивный гений, стихийный, сам он запаха лишен, но чувствует чужие запахи. Может, это метафора художника, как говорят некоторые. Другие говорят, что это эмпатия, то есть отсутствие эмпатии. По-разному, это…

Вот это и есть прием. Вот это и есть талант. Мы не знаем и никогда не узнаем, как она с ним связана. А просто все связано со всем. В письмах матери героя, сумасшедшей, доживающей в сумасшедшем доме, в письмах её к сыну зашифровано имя Дзампано. А она ничего о нем не знает, скорее всего, просто в мире действует общая сила, которая двигает людьми, как марионетками, а люди понятия об этом не имеют. Это прием Данилевского, иллюстрирующий эту мысль. Это просто чтобы вам было страшнее. А никак она не связана. Так-то проще всего подумать, что у нее что-то было с Дзампано и, может быть, он — отец героя… Допускайте все, что угодно. А важно, что все в мире связано со всем. Вот и все.

Да не ждала, они и так ее уничтожали. И я не думаю, чтобы задумана была ловушка, чтобы заманить ее сюда. Разумеется, было очевидно, что Эфрона после убийства Рейса они заберут. Вопрос о степени его участия там — был ли он только шофером, убивал ли,— это дискутируется. Но то, что для Эфрона не было пути, кроме бегства в Россию, это очевидно. А для Цветаевой бегство было совершенно не императивным. Она могла остаться там с Муром, но она же написала: «Вот и пойду, как собака». Она же писала ему в письме: «Я буду за вами ходить, как собака». И двадцать лет спустя написала в той же тетради: «Вот и пойду, как собака».

Я не знаю, осталась ли Цветаева в живых, если бы они остались с…