Я прочел «Пену» в восемьдесят четвертом году, когда прочел рецензию Адмони на нее в «Новом мире». И по цитатам из этой рецензии я понял, что это какой-то глубоко мой, бесконечно мой писатель, страшно любимый. И я добыл в нашей Горьковке как раз, как сейчас помню, в восемьдесят четвертом году в сентябре у нас Горьковская библиотека, наша журфаковская выдавала книги на дом. И я добыл там «Пену дней» в переводе Лилианны Лунгиной и её учеников, и рассказы, меня потрясшие абсолютно. И я все это тогда же проглотил.
Потом Сережа Козицкий, друг мой и замечательный переводчик, подарил мне «Осень в Пекине» и «Сердцедер». Я прочел это. Я даже помню, что «Осень в Пекине» он мне устно с лица переводил, она не была тогда переведена. Потом я прочел блистательные переводы Маши Аннинской, Марии Львовны. В общем, Виан для меня стал заветным, любимейшим автором. А в Париже оказавшись, я немедленно купил альбом его песен, и «Барселону» переслушиваю без конца.
Виан для меня — это такой удивительно нежное, бесконечно трогательное, солнечное явление. Академия патафизиков, им возглавлявшаяся, так отчасти им придуманная, она ведь не состояла из людей особенно жизнерадостных, там были такие мрачные абсурдисты. А абсурд Виана, самоироничный и совершенно лишенный культа личной славы и величия, он матери надписывал книги «Еще одна на растопку», для меня Виан какой-то действительно луч света во французской культуре, удивительный.
Конечно, он создал роман нового типа, такой роман-каламбур, роман-пародию, но глубокая, глубинная сущность его романов, гуманистическая, эта стонущая, сентиментальная и бесконечно милосердная — это уже не спрячешь. «Пена дней», кстати, тут женщина спрашивала, что дать девятилетнему сыну — а дайте ему «Пену дней». Там есть, конечно, пара эротических мест, но нынешние дети рано созревают. Но это такие невинные места, совершенно детские, как в сказках, как в «Голом короле» у Шварца.
Но в основном это добрая, бесконечно печальная сказка — эта мышка, которая живет у Колена, эта нимфея, которая колышется в легком у Хлои, это оружие, которое Колен должен на фабрике выращивать теплом своего тела. Знаете, когда я перечитываю «Пену дней», я просто до сих пор с детским каким-то восторгом на все это смотрю. И до сих пор, когда этот финал «А по улице между тем маршировали шесть слепых девочек из приюта Святого Юлиана Заступника»,— просто до слез прекрасно.
Я действительно очень люблю и Виана-человека, и Виана-поэта. Но больше всего я люблю «Пену дней» и «Сердцедер». «Сердцедер», может быть, жестокий роман, но вот там, помните, описание отвечайки — я, может быть, его найду в очередной паузе, просто вслух прочитать — это поэма, эта птица-отвечайка. И сердечная болезнь Виана, его понимание хрупкости жизни — он же прожил всего 39 лет неполных — это какая-то тоже очень важная нота, очень важная струна в том, что он пишет.
Ну потом, понимаете, умение писать смешно. Вспомните «Вечеринку у Леобиля»: «Он применил к нему свой любимый прием, натянул глаза на уши и с силой дунул в нос». Или «Пожарники», прелестный рассказ, там: «К сожалению, мы можем приехать только во вторник».— «Почему?» — «Очень много вызовов, кругом пожары. Постарайтесь, чтобы до вторника не погасло». Ну, что там говорить, гений, конечно. И для меня присутствие Виана в XX веке — это какой-то серьезный оправдательный аргумент вообще в пользу человека. Ребята, правда, давайте вы дадите кому-нибудь из детей почитать Виана. Детей за уши не оттащишь.