У Башлачева свой культ, и нечего их смешивать. Я могу сказать, почему. У Цоя очень многое зависит от имиджа, а имидж Цоя лег на прекрасную почву, подготовленную китайскими боевыми искусствами и мифологией востока. Цой – поэт пэтэушников в высшем смысле, ничего оскорбительного здесь нет. У пэтэушников своя трагедия в жизни, и может быть, трагедия большая, чем у студентов элитного вуза, просто они не всегда могут о ней рассказать. Цой – минималист, а минималистское искусство, искусство короткой фразы, броского и недоговоренного текста, искусство лозунга («В наших глазах крики вперед»), это всегда интереснее и убедительнее, чем башлачевские лирические стилизации, чем его огромные былины.
Цой прост как крик. И правильно Дидуров много раз подчеркивал, что слова лирического героя Цоя – это «Я – асфальт». Несколько сложнее был Мамонов, который о себе говорил: «Я – серый голубь».
Это именно изгой города, это грязный, заплеванный, серый асфальт, который, однако, абсолютно бессмертен, а когда надо, то и спасителен, на котором можно стоять. Серый голубь – да, он гость помоек, да он презираем всеми, но «я умею летать». Вот эта лирика городских окраин, лирика маргиналов. Дело в том, что Цой очень остро почувствовал: правда – за маргиналами, за изгоями. Ну и у Цоя бывает временами совершенно пронзительная нежность. Его лаконичность бывает точнее, чем любое размазывание манной каши, чем любая лирика. Это, мне кажется, очень важная особенность поэтики Цоя, которая обеспечила ему посмертную славу.
