Что вы думаете о творчестве Джонатана Франзена?

Он сатирик и прежде всего сатирик. Он гениальный изобразитель американской пошлости и американских самогипнозов, американской попытки самообольщения, внушить себе, что у нас все нормально. Вот «Corrections» об этом, и это очень честный и хороший роман. «Свобода» гораздо слабее, а «Purity» в каких-то отношениях, кусками, в мелочах очень хороша, но в целом, на мой взгляд, роман не сложился. Посмотрим, что он напишет дальше. Проблема Франзена в том, что, став любимым автором Опры, он немножечко стал много от себя ждать, он стал заставлять себя писать. «Corrections» — это роман как бы выдохнутый; роман, который написан всем его предыдущим опытом жизни, другой такой удачи в его жизни не было.…

Во-первых, это первая часть трилогии, подождем ее окончания. Насколько я знаю, она вся уже написана, но публиковать книги он будет постепенно. Во-вторых, не могу сказать, что меня разочаровала эта книга, но, понимаете, это по-прежнему Франзен. Это его литературный метод, это его великолепное чутье на быт, великолепное ироническое, насмешливое описание и первой влюбленности, и подростковой секты, и футбольного (или бейсбольного) матча. Он совершенно замечательный, иронический, трезвый, насмешливый хроникер американской жизни. «Corrections» – это был анализ американской жизни 90-х, «Перекрестки» – это американская жизнь 70-х. И вроде бы в каждой отдельной линии романа, особенно в…

Просят высказаться о Джонатан Франзене. Я люблю «Свободу» — как роман, так и понятие. Очень высоко оцениваю «Corrections» («Поправки»). «Purity» — послабее, но тоже интересное произведение. Первый роман не читал. В любом случае это серьёзный, масштабный, ищущий писатель. Донна Тартт, о которой тоже просили высказаться, у меня не вызывает таких чувств. И по-моему, ничего там и нет особенного. Хотя вот Дубову очень нравится. Есть люди, которым нравится.

Франзен — блистательный сатирик, который тоже штампы американского сознания, американского романа высмеивает. Точно так же высмеивает американские штампы замечательно Меньшов, и американскую мечту, и русскую мечту; вот провинциалка осуществилась, вот она сумела благодаря самодисциплине и таланту переломить обстоятельства (правда, она чем-то пожертвовала); вот явился заслуженный ею изумительный герой. Понимаете, одной стороны, умиляешься, а с другой — насмехаешься. И это очень точно. Это интонация такой русской песни-баллады, народной любовной баллады, в которой всегда есть место жёсткому юмору.

Сейчас я привёз «Purity» Джонатана Франзена. Это его пятый роман и третий роман после «Corrections», который благодаря Опре Уинфри стал такой культовой книгой в Америке. «Corrections» действительно был великий роман. Потом он написал роман послабее — «Свободу»,— но тоже очень хороший. «Purity» я ещё не дочитал. Это большая книга, в ней 600 страниц.

Понимаете, что меня в ней немножко настораживает пока? Франзен — хороший писатель, вопросов нет. Конечно, он не Дэвид Фостер Уоллес (Дэвид Фостер Уоллес был, по-моему, гораздо человечнее), но всё-таки он хороший писатель. Что меня смущает? Что он стал писателем политическим. У него один раз это в «Corrections» получилось — и дальше это стало…

Я даже один раз ужинал с Филипом Ротом в «Русском самоваре», куда он ходил регулярно. У меня есть его книжка с автографом. «Американская пастораль» – выдающийся роман, смешной, точный. Рот был гениальный социальный сатирик, хотя ограничивать его только одной сатирой нельзя. Мне немножко у него не хватает, может быть, психологии, такой тонкой и почти незаметной иронии, мрачной иронии, которая есть у Капоте. Конечно, он не Капоте. Может быть, мне не хватает у него депрессии Стайрона, его мрачного взгляда на вещи. Но как социальный диагност, писатель класса Воннегута (хотя Воннегут несколько человечнее), Филип Рот очень хороший писатель и писатель полезный. Полезный для знакомства с…

Ну как «прижился», Аксенов не стремился прижиться. Он хотел стать американским писателем, он довольно далеко продвинулся. «Московскую сагу» сравнивали с «Войной и миром». Она была бестселлером, она вышла в первые ряды. «Вашингтон Пост» рецензировал ее огромными и весьма комплиментарными текстами.

Другое дело, что «Московская сага» – не самый аутентичный для Аксенова текст. И все-таки добиться своей главной цели – завоевать Голливуд (а такую цель он себе ставил) – Аксенов не сумел. Ее не экранизировали в Америке, ее экранизировали в России. По-моему, не очень удачно.

Другое дело, что Аксенов – и это очень важная амбиция – пытался не свое место изменить, а пытался изменить…

Мне кажется, что всякий стыд как-то облагороживает, облагораживает, как хотите. Есть другой стыд, стыд другого рода… Вот, наконец я могу сказать. Знаете, бывает стыд, описанный Достоевским в «Записках из подполья», когда он не становится источником мучения, а когда он становится источником наслаждения. От такого стыда, от расчесывания гнойных язв никому хорошо не бывает. А стыд, который как-то несколько превращает человека, как с Раскольниковым,— тогда да. Но Раскольников — это не герой «Записок из подполья». Герой «Записок из подполья», мне кажется, в Достоевском присутствовал как страшная возможность. В «Братьях Карамазовых» он сумел его победить и задавить. Но ведь подпольность — это и…

У меня есть догадка. Он не женился на Лике, потому что он не чувствовал в ней таланта. Она думала, что он в ней есть, а в ней не было. Как не было и в Нине Заречной, которая сделана из Лики Мизиновой. Там же, в общем, её история с Потапенко частично предсказана, частично описана. «Чайка» — это очень откровенная вещь, искренняя, поэтому он так мучительно переживал её провал; это описание его романа с Мизиновой. Он чувствовал в ней пошлость, понимаете. Вот в Нине Заречной очень много пошлости, поэтому она сбежала с Потапенко, а Треплев, абсолютно автопортретная фигура, ею отвергнут, ищущий новых путей Треплев. А вот в Книппер он чувствовал талант. И когда все эти ребята, типа Горького, пишут, что он хотел…

Ну, например «Евгений Онегин». Это из жуткой, жаркой обиды — и не только на Раевского, но вообще на «русского дэнди», как называл это Блок. Не побоюсь назвать «Жизнь Клима Самгина», написанную, конечно, из жестокой обиды на Ходасевича. Ходасевич — единственный человек, которому удалось соскочить с «горьковской иглы». Остальных Горький бросал сам, а этот ушёл от него, и поэтому, конечно, он ему никогда не простил. И надо сказать, довольно точно его вывел, изобразив персонажа, умеющего всегда быть правым при довольно небогатом внутреннем содержании.

Наверное, из чувства обиды в известном смысле написана значительная часть любовной лирики Ахматовой — во всяком случае всё, посвящённое…