Что вы думаете о писателе Игоре Ефимове? Как вы оцениваете его творчество?

Группа «Горожане» существовала в Питере примерно с 1966 года по 1975-й, пока не разъехались все её участники. Это такая молодая городская проза. К ней примыкал Рид Грачёв, хотя он ни в какую группу органически входить не мог. Ну а душой этого объединения был Игорь Ефимов с его повестью «Старшеклассница» и вообще с его тогдашними городскими сочинениями. Ефимов — очень хороший писатель.

Ефимов — активно работающий писатель, он продолжает публиковать ежегодно по большому философскому роману. Он начал ещё с «Философии неравенства», замечательной философской работы. Соответственно, как его оценивать? Я вам честно скажу, что из всего, что написал Ефимов, мне самой интересной кажется его…

Только в одном отношении – в умении выстроить сюжет новеллы, в умении написать новеллу. Ну и в том, что оба знали долгие периоды лузерства, нищеты, непонимания. Оба посидели (хотя и недолго). Грина вообще к смертной казни хотели приговорить, но, слава богу, передумали. У него ведь эсеровское было прошлое, боевое. Вообще, Грин был человеком бурной жизни. В жену стрелял, во вторую. Или в первую, не помню. Как ни относись к О. Генри (а я его очень высоко ценю как великого утешителя, как любимого сентиментального автора), Грин, конечно, гораздо глубже и трагичнее. Грин был гениальный писатель, про О. Генри я этого не скажу при всем желании. Изобразительная сила, невероятная острота сюжета, упоение при…

Притягательность в том, что это такой автофикшн, а автофикшн всегда привлекателен, потому что человек борется со своими  травмами и одновременно с вашими. «Dirty Old Men Need Love Too», как называется один из сборников Буковски. Мы все нуждаемся в любви, и все мы в какой-то степени dirty old men, хотя он был ухоженный старик. Мне он не очень нравится потому, что я, как и у Довлатова, не замечаю в ним ни отважного самоистребления, такого алкоголизма высокого, самоубийственного, какой был у Венички Ерофеева, ни литературной новизны; открытий, которые есть у Фолкнера, Стайрона, Стейнбека. Я считаю его честным новеллистом, хроникером собственной жизни и отчасти – хроникером собственного…

Это замечательный поэт.

Суд идет революционный, правый суд.
Конвоиры песню «Яблочко» поют.

Я очень люблю Ушакова. Знаете, за что я особенно люблю Ушакова? За то, что он ученик Игоря Юркова. Именно из его подборки я узнал когда-то об этом любимом моем поэте — в «Дне поэзии» 1965 года, после которой Евтушенко уже включил «Арабески» (правда, в таком подцензурном варианте) в книгу, а Хрыкин собрал целую коллекцию — все архивы Юркова. Лежавшие в наволочке тексты ожили и вышли теперь уже в малой серии «Библиотеки поэта».

Юрков был гений. Я считаю, что и Ушаков абсолютно блистательный поэт, который осуществился в очень малой степени именно потому, что он поэт…

Я читал «Nix», это был его дебютный роман. Кстати, я вот сейчас думаю: растут детки-то. Когда это был дебют, это было лет девять назад, восемь. Я его читал, когда он вышел. Ну то есть как «читал» – я его пролистывал, потому что 600 страниц все-таки, что хотите делайте. Он далеко не Уоллес и не Франзен, а он такой, скорее… Тут страшно в запальчивости кого-то обидеть. Не Довлатов, конечно.

Натаниэль Хилл – лос-анджелесский журналист, если я ничего не путаю. Он учился creative writing и хорошо эти навыки применяет. Знаете, есть такие книги, написанные по всем хорошо проверенным рецептам. Если я в книге вижу рецепт, меня это всегда немного отталкивает. Вот, например, у большинства современных…

Ну, видите ли, Север Гансовский (которого незаслуженно обвиняют в стукачестве с лёгкой руки Довлатова, но никаких серьёзных доказательств этому нет) был выдающимся писателем и художником, кстати, иллюстратором первого издания «Улитки» в «Байкале». Он был, мне кажется, превосходным новеллистом. Во всяком случае, две его новеллы… Ну, «Стальная змея» — само собой, но две его новеллы войдут, я думаю, в золотой фонд мировой фантастики. Это прежде всего, конечно, «Полигон». Кстати, одно из ярчайших диссидентских сочинений, напечатанное впервые то ли в «Науке и жизни», то ли в «Технике молодёжи» — ну, в каком-то из журналов, где настоящая фантастика находила прибежище. И второй рассказ — «День…

Моё отношение к Токаревой всегда было особенно серьёзным. Я очень люблю её формулу, которую она сказала когда-то применительно к Довлатову (но мне кажется, что это вернее применительно к ней): «Проза должна быть, как пар над супом. Пар лёгкий, но по этому пару ясно, как много всего варится в этом супе». Вот для меня Токарева — автор одной из очень немногих книг, которую я пытался стырить из библиотеки пансионатской в детстве. Правда, во мне в последний момент взыграла совесть, и я понял, что стоимость этой книги вычтут из зарплаты библиотекарши — и не взял. А это был замечательный «День без вранья» — один из первых токаревских сборников. Но я не сам «День без вранья» больше всего люблю, а больше всего люблю…

Грамотный вопрос. Понимаете, этого стало гораздо больше. Это стало печататься, это стало ставиться, экранизироваться, это проникло в массовое публичное поле; и перестал быть тоненький ручеёк тамиздата, а стал широкий поток в большинстве толстых журналов. Как изменилось отношение? Мы все оказались в положении эмигрантов, поэтому все так полюбили Бродского, так полюбили Довлатова. Только не мы уехали, а страна из-под нас уехала. Вот что я пытался рассказать сегодня в лекции на «Дожде». Это очень важный момент: мы все эмигранты в России, потому что она каждые десять лет уезжает из-под самой себя, меняется. Ну, сравните вы 90-е и сейчас. Это две разные страны абсолютно с разными принципами,…

Конечно, самое простое — сказать о зависти. Ну, дурак тот, кто не завидует Нобелевской премии. Но дело не в этом.

Я разделяю примерно всех людей — всех поэтов, всех писателей вообще — на тех, кто повышает ваше самоуважение, и тех, кто его понижает. Повышать своё самоуважение — это, по-моему, самое гнусное занятие. Вот то, что делает пошлость… Вообще, чем занимается пошлость? Нет же определения пошлости. «Posh lust» — переводит Набоков — «жажда к блеску», «жажда к шику». На самом деле пошлость — это всё, что человек делает для самооценки. Если он занимается благотворительностью, чтобы об этом рассказать — это пошлость. Если он целуется на эскалаторе, чтобы все смотрели, что он целуется на…

Вот если кто умеет писать страшное, так это Маша Галина. Она живет в Одессе сейчас, вместе с мужем своим, прекрасным поэтом Аркадием Штыпелем. И насколько я знаю, прозы она не пишет. Но Маша Галина – один из самых любимых писателей. И вот ее роман «Малая Глуша», который во многом перекликается с «ЖД», и меня радуют эти сходства. Это значит, что я, в общем, не так уж не прав. В «Малой Глуше» есть пугающе страшные куски. Когда там вдоль этого леса, вдоль этого болота жарким, земляничным летним днем идет человек и понимает, что расстояние он прошел, а никуда не пришел. Это хорошо, по-настоящему жутко. И «Хомячки в Эгладоре» – очень страшный роман. Я помню, читал его, и у меня было действительно физическое…