Он написал довольно много прозы, но главная его проза была впереди. Первый русский психологический роман, который он называл «Русский Пелам» и который, скорее всего, должен был вырасти из отрывка «Гости съезжались на дачу». То, что это будет женский роман, он почувствовал очень точно – там была бы такая своевольная красавица, «Клеопатра Невы». «Египетские ночи» могли бы служить основой замечательного психологического романа. 

Потом, история Петра могла бы стать замечательным прозаическим свершением. Судя по масштабным конспектам, он там тома на три бы размахнулся. Ну и конечно, я думаю, он предполагал большое автобиографическое сочинение. Потому что собственное…

Только транслятором он и был, поэтому, может быть, он был таким блестящим переводчиком. Вот Блок, кстати говоря, по замечанию того же Заболоцкого, склонности к переводам не имел. Но Жуковский — ну видимо, потому, что все в этом направлении сделал Жуковский. Жуковский гениальный транслятор чужой мысли. Он может быть пацифистом, а может быть автором певца восстания русских воинов. У него от своего голоса только такая вот несколько рабская музыкальность, как это называл Чуковский применительно к Блоку, такая действительно музыка, которая его ведет. Конечно, Жуковский транслятор.

Жуковский гениальный поэт, я не понимаю его принижения. Очень многое в его лирике определило поэзию на…

Наверное, «Эолову арфу» – самую прихотливую по ритму. Мне все время хочется ее петь на мотив «Простите пехоте». Я в книжке об Окуджаве об этом писал:

Владыка Морвены,

Жил в дедовском замке могучий Ордал;

Над озером стены

Зубчатые замок с холма возвышал;

Действительно, мелодическая близость Окуджавы и Жуковского, по-моему, очень очевидна, во многих вещах. Да и вообще, у Жуковского нельзя любить что-то одно, он довольно ровный. Он действительно пленительная сладость, он действительно владеет ритмом и музыкальной составляющей стиха, как никто. Это пример того же музыкального безволия, о которой говорит…

Не совсем. Если говорить о теории литературной эволюции по Тынянову, главная его мысль заключается в том, что XVIII век — это век разрывов, а XIX век — это век развития поступательного, век тихой эволюции. И в этом смысле XX век, безусловно, аукается с XVIII, и Маяковский продолжает одическую традицию. Надо сказать, что и Мандельштам продолжает одическую традицию. Но именно тот «хаос иудейский», которого Мандельштам так боялся и в который он погрузился, аукается, конечно, с хаосом XVIII века. Потому что стройность, золотой век, поступательность века XIX, когда как раз преемственность очень прослеживается, для XX века не характерна. И неслучайно Марина Цветаева говорила Мандельштаму:…

Ну, естественно, Пушкин. Оба варианта — беловая рукопись («Да здравствует царь Дмитрий Иванович!») и публичный, печатный вариант («Народ безмолвствует») 1833 года — они принадлежат Пушкину. Просто другое дело, в какой степени это цензурное насилие, а в какой степени авторская воля.

Понимаете, мы же «Онегина» до сих пор читаем в цензурном варианте. Пушкин говорит: «Что я выпустил точками — на то у меня свои причины». У меня есть голубая мечта — всё-таки издать полного «Онегина». «Онегина» с IX главой, которая, между прочим, полностью сохранилась. Полностью издать «Путешествие Онегина». Никакой же X главы не было, а было несколько декабристских фрагментов из IX…

Это баллада с ее великолепным ее страшным пророчеством «Пусть бабушка внучкину высосет кровь!» была одним из моих любимых страшных стихотворений. Вообще, когда мы с Юлией Ульяновой планировали сборник «Страшные стихи», которые Наташа Розман выпустила в «Эксмо», то мы исходили в основном из готической поэтики Алексея Константиновича, потому что именно он русскую готическую балладу создал. Конечно, Жуковский сделал для этого очень много. Конечно, Катенин создал одну из лучших готических баллад, и я до сих пор, когда перечитываю:

«Месяц светит, ехать споро;
Я как мертвый еду споро.
Страшно ль, светик, с мертвым спать?»
— «Нет… что мертвых поминать?»

Это…

У Лермонтова не было шанса увидеться с Пушкиным — разная среда, лермонтовская застенчивость (не забывайте, что Лермонтову было 23 года), и он набрался храбрости показать Пушкину свои стихи буквально в день дуэли. Встреча эта не состоялась. Да я думаю, что Пушкин в том состоянии, в то время (хотя он обладал поразительной чуткость к чужому таланту и в день самой дуэли писал хвалебные письма Ишимовой на её рассказы для детей из российской истории), я думаю, мог бы Лермонтова оценить, но, прямо скажем, время было не лучшее для творческого общения.

Что касается Толстого и Достоевского, то они, видимо, очень хорошо чувствовали, что из их разговора ничего путного бы не вышло. Потому что настолько…

«Нас куча щеголять Мельмотом» — конечно, влияние «Мельмота Скитальца» огромное и, все-таки, я думаю, что оно не определяющее. Влияние «Чайльд-Гарольда» довольно заметно, байроновский «Дон Жуан» заметен как байроновский образец, Но думаю, главное, что есть в «Мельмоте» — это атмосфера. Думаю, что на Пушкина меньше этот сюжет повлиял. Просто ему это понравилось как художественное творение. Может быть, в каком-то смысле это повлияло на колорит его более поздних вещей, на колорит «Маленьких трагедий», может быть, такой абсолютно готический.

Но в целом влияние «Мельмота» на «Онегина», я думаю, незначительно, потому что «Онегин» — сатирическое произведение, в огромной…

Видите ли, теория литературных инкарнаций действует в странах с циклическим развитием, где воспроизводятся политические схемы, событийные схемы, ну и соответствующие типажи: Жуковский — Блок — Окуджава. А вот… Там очень много сходств. А вот Моэм и Голсуорси, они живут в такой стране со стержневым развитием, с осевым временем, и они не повторяются никак. Ни Макьюэн, ни Айрис Мердок, никто из современных… ни Майкл Коул,— они не повторяют ни Диккенса, ни Моэма, ни Голсуорси. Там прошлое проходит, а не воспроизводиться бесконечно, и не вызывает бесконечных дискуссий. Там не производят беспрерывно разрушение памятников, там Черчилля не обсуждают, а обсуждают Мэй, обсуждают Брекзит, обсуждают…

Она помогла в том смысле, что она выдержана в сходном жанре. Пушкин этот жанр вообще очень любил в 20-е годы. В 30-е уже этого не было. Пушкин же, как совершенно справедливо замечает Синявский, он такой действительно феномен даже не всемирной отзывчивости, а почти пустоты, позволяющей себя заполнять чему угодно. Пушкин всегда существует в диалоге с мировой культурой, и в диалоге с предшественниками особенно. Поэтому очень часто он напрямую отвечает коллеге и собрату, ему необходим этот диалог. Он называл себя человеком публичным, он действительно очень страдает от изоляции, ему нужно, чтобы было с кем разговаривать. «Медный всадник» — это реплика в полемике с Мицкевичем, с поэмой «Олешкевич», с…

Она очень молодая и по-подростковому в хорошем смысле наглая. И её любимый приём — это взять западную форму, как берётся такая хорошая лайковая перчатка, и набить её изнутри мосластым огромным кулаком так, чтобы она трещала по швам. Так формы и приёмы Чарльза Диккенса берёт Фёдор Достоевский, который вообще охотно берёт то, что плохо лежит. (Многие, кстати, просят лекцию по Достоевскому. Не готов я сейчас портить отношения с таким количеством его фанатов. Хотя, конечно, рано или поздно это придётся сделать.) Так Лев Толстой берёт форму романа Виктора Гюго и наполняет её своим корявым, непостижимым содержанием. (В следующую субботу буду об этом лекцию читать в Англии.) И точно так же обстоит дело с…

Предшественников не было, поскольку Толстой — строго говоря, это фигура первого Золотого века русской литературы, XIX века. Я хочу только сказать, что это же не преемственность личностей, а это преемственность и возобновление ниши. В этом смысле, скажем, Окуджава типологичен Блоку, конечно, но это не значит, что Окуджава наследует Блока. Невзирая на огромное количество общих тем, мотивов, приёмов, романсовых техник, даже внешнего сходства в определённые моменты, это всё-таки сходство ниш: музыкальный и романтический поэт с общим предшественником — Жуковским, тоже очень мелодическим. Я провожу, помните, полную аналогию, разбираю «Эолову арфу»: «Владыко Морвены, // Жил в дедовском…