Проклятые поэты, poètes maudits — это такие люди, как Верлен, Малларме, Рембо, Тристан Корбьер. Думаю, что практически все русские символисты причисляли себя к ним — и не только такие маргиналы, как Тиняков, но и вообще все адепты жизнетворчества. Я думаю, даже Брюсов с его культом труда, потому что он поэт русского садомазохизма,— поэт такого саморазрушения.

Видите ли, в чём дело? Почему они называют себя проклятыми? Дело в том, что нам всем, мне кажется, надо несколько пересмотреть своё отношение к модерну. Модерн — это ведь… Ну, собственно, я рекомендую всем книгу Таубера «Реквием по эго», где рассмотрена моральная составляющая модерна, его этика. Трудно о ней говорить, но можно. Так…

Мы кстати с Таней Щербиной обсуждали вот эту версию, что не являются ли стихи Рембо литературной мистификацией кого-то из его друзей – например, Верлена… Не они ли за него писали? Мог быть такой гениальный юноша, вроде Маяковского. Я думаю, что Маяковский, если бы русскую революция ждала судьба парижской Коммуны, тоже бросил бы писать. И его ждала судьба Рембо. Просто у него в руках было дело, он пошел бы в художники (он был блистательный иллюстратор и плакатист, гениальный графический дизайнер). Поэтому он бы счастливо спасся от участи контрабандиста, колонизатора, торговца золотом и прочих. А так-то у него тоже был такой авантюрно-мистический склад души.

По некоторым приметам я думаю,…

Конечно знали бы. Понимаете, ведь для поэта любовник или любовница — не более чем лирическая тема. И конкретный человек, как правило, никакой роли здесь не играет. Надо поэту влюбиться — он влюбится в фонарный столб. Вот отсюда, кстати, это хроническое непонимание, почему Пушкин так преувеличивал достоинства Анны Петровны Керн, про которую всё понимал, или Натальи Николаевны, при которую понимал еще больше. Потому что обожание не нуждается в объекте обожания. Оно, собственно, его и не выбирает.

В том-то и проблема, что Верлен и Рембо не были друг для друга личностями. Ну, может быть, для Верлена, человека постарше и погуманнее, Рембо что-то значил. А Верлен для Рембо не значил абсолютно…

Это очень просто. Потому что он был директором Царскосельской гимназии. Вот и все. Он был для него неоспоримым авторитетом не столько в поэзии, сколько в жизни. Он был учителем во всех отношениях. Хотя влияние Анненского на Гумилева, я думаю, было пренебрежимо мало. Сильно было влияние Брюсова и, уж конечно, влияние русской классики, влияние Киплинга, в огромной степени — Бодлера, Малларме. Думаю, что в некотором смысле на него повлиял и Верлен, думаю, что в некотором смысле и французская проза. Но в наибольшей степени думаю, все-таки, Брюсов и Киплинг, от которых он отталкивался и опыт которых он учитывал. А что касается Анненского, то он повлиял на Ахматову. «Кипарисовый ларец», который Гумилев…

Думаю, что главным образом мистическая. Личной не было. Видите ли, Бодлер для Уайльда был одним из вдохновителей. Как и Верлен, как и Малларме, как и все «проклятые поэты». Эстетика безобразного, эстетика мерзости Уайльда тоже интересовала. Эстетизм ведь не универсален, он касается не только прекрасного.

Я думаю, что Бодлер для Уайльда был страшным призраком — тем, чего он не желал, тем, чего он для себя боялся. Но Уайльд очень рано понял, что за всё приходится платить, и что судьба Счастливого Принца — рано или поздно оказаться на свалке.

Бодлер, конечно, гениальный поэт, кто бы спорил. Но мне кажется, что Уайльд — фигура несравненно более человечная. Уайльд сентиментален, а…

Ну как в чём? Я тоже небольшой её поклонник. Но, с другой стороны, все краски должны быть на палитре. Я против эстетизации безобразного, но эстетика безобразного… Многие стихи моего друга и, по-моему, прекрасного поэта Андрея Добрынина выполнены в этой эстетике, и я считаю, что это прекрасная поэзия. В общем, люби Верлена или не люби Верлена, люби Бодлера или не люби Бодлера… А особенно Бодлера, конечно, с «Цветами зла», со всякого рода гнилью, плесенью и прочим разложением. В конце концов, если бы не Золя, если бы не «Нана», что было бы с романом XX века? Салтыков-Щедрин в ужас пришёл от этой книги! А я считаю, что это великий роман. Кто-то из русских критиков (по-моему, тот же Щедрин) назвал её «башней из…