Видите ли, Лука был местью Толстому. Тогда молодой Горький… И вообще, Горький же очень менялся всё-таки. Он менялся в зависимости от возраста, в зависимости от статуса. Ранний Горький уверен, что проект Человечество надо радикально пересмотреть, что человек должен пойти в «переплавку». Это его убеждение сохранилось, но Горький сорокалетний уже очень ценит материальную культуру, коллекционирует китайские вазы, наслаждается музеями. Он любит гораздо больше уже не босяков, потому что босяки ему раньше казались представителями дивного нового человечества. К босякам он охладел довольно сильно, и теперь ему нравятся люди искусства, просвещения, культуры. Он вообще верит только в культуру…

Ну конечно. Страшное количество его существует. Отцом его является Некрасов и его «Петербургские углы», петербургские трущобы, вот так называемый «Петербургский сборник», с которого пошла натуральная школа. Вот надо все время подчеркивать, что натуральная школа — это не есть реализм. Реализм — это что-то не в пример более скучное. А это такая именно гипертрофированная чернуха, и русский нуар, он представлен чрезвычайно широко в русской прозе второй половины XIX-го столетия, прежде всего — у Достоевского, который описывает ведь совсем не Петербург. Он описывает диккенсовский Лондон, вообще находится под диккенсовским почти гипнотическим влиянием. Ну вот любой, кто видел Петербург, даже…

Их больше. Горький — новеллист, как романист он слаб. Его романы — это не органическое развитие ствола, а несколько бревен, связанных в плот. И я бы сказал, что лучшие его сочинения — это «Мамаша Кемских», «Отшельник», «Рассказ о необыкновенном», «Страсти-мордасти», «Городок Окуров»,— короткие повести и рассказы. Если брать масштабные какие-то вещи, то «Самгина» надо читать. Но назвать его художественной удачей я не возьмусь. Когда-то отдельные читатели, скажем, Гольдштейн, считали, что первые два с половиной тома прекрасны в «Самгине». По-моему, в «Самгине» все более или менее одинаково, одинаково хорошо и в целом невыносимо. Но читать «Самгина» надо. Из пьес я люблю «Старика», но тоже он не…

Она была связана с общей тенденцией упрощения, характерной для русской революции вообще и для прогресса в целом. Прогресс всегда упрощает; прогресс выигрывает в эффективности, но проигрывает в изысканности. Это, по-моему, совершенно очевидно. И как это ни горько, но реформа русского языка при всей ее прогрессивности; при том, что она назревала двести лет, она привела к упразднению многих других условностей. У того же Горького в «Рассказе о необыкновенном» доктор, говоря о том, что его надо добить после ранения, говорит: «Тебе бы, мешок кишок, надо упростить меня». Упростить в смысле убить. Упрощение почти всегда граничит с убийством. Жаль, что Горький хорошо это понимал в 1922 году и…

Видите, меня интересовали прежде всего рассказы 1922-1924 годов. Я прочел книгу Тагера, где доказывалось, что это совершенно новый и совершенно не похожий на прежние этап его творчества. Сами эти рассказы меня поразили, я от Горького такого не ожидал. Больше всего поразил меня «Отшельник», очень сильно меня удивил рассказ «О первой любви» и «Голубая жизнь». «Карамора» произвела во мне полную революцию, «Рассказ о необыкновенном» разрушил мои представления о Горьком. Потом я прочел «Сторожа» и очень сильно обалдел, потом «Мамашу Кемских», потом в целом «Заметки из дневника. Воспоминания». И вот я начал думать, каким образом этот человек, знающий о людях ужасное и чуткий к этому ужасному, каким…