Некоторые вещи обожаю. У нас со Слепаковой был вечный спор. Она говорила, что стихотворение Кушнера «И в белом платье тень приходит в воздухоплавательный парк» лучше, чем песня Городницкого. А мне песня Городницкого нравилась больше. Хотя и это стихотворение Кушнера я тоже считаю абсолютным шедевром.

То есть понимаете как? По уровню я не люблю сравнивать поэтов. Тем более они друзья. Тем более из этого поколения очень немногие продолжают работать на таком уровне. Конечно, Кушнер по среднему фону стихов, просто по масштабу поэтической личности и больше, и сложнее, и интереснее Городницкого. Но у Городницкого есть несколько взлетов, которые делают его поэтом первого ряда. Это не только…

Если я начну читать Кушнера, то я его не перестану, не остановлюсь. Я слишком много знаю наизусть.

Четко вижу двенадцатый век.
Два-три моря да несколько рек.
Крикнешь здесь — там услышат твой голос.
Так что ласточки в клюве могли
Занести, обогнав корабли,
В Корнуэльс из Ирландии волос.

А сейчас что за век, что за тьма!
Где письмо? Не дождаться письма.
Даром волны шумят, набегая.
Иль и впрямь европейский роман
Отменен, похоронен Тристан?
Или ласточек нет, дорогая?

Такое в семьдесят, что ли, году, то ли в шестьдесят восьмом. Я от одной строки «четко вижу двенадцатый век» уже начинаю плакать и бить…

Я очень люблю Александра Моисеевича. Переслушивал недавно «Вдоль Геркулесовых столбов лежит моя дорога…» — что-то вдруг захотелось мне переслушать это произведение. Да я даже помню: у нас с Катькой зашел разговор об океанологии, и тут же я вспомнил совершенно конкретно. Мы обсуждали лучшую профессию, и я понял, что океанолог — это прекрасная профессия. И тут же… Все время думаешь о том, какими навыками овладеть, пока сидишь «в карантинЕ», по-пушкински говоря. И вот мы подумали, как хорошо быть океанологом, причем ведь он все время путешествует. Естественно, сейчас жажда путешествий такая, и вот мы послушали эту песню. А я ее люблю очень, меня она трогает ужасно. Я считаю Городницкого очень…

Александр Моисеевич — замечательный поэт ленинградской школы. И на фоне таких авторов, как Британишский, тоже его товарищ по горному институту, или Нона Слепакова, ходившая с ним в одно ЛИТО, или Виктор Соснора, начинавший с ним одновременно,— он в этой традиции вполне органичен. И Тарутин, и Горбовский, и Ася Векслер — это всё люди одного поколения. Понимаете, для них важно то, что они… Ну, две черты этой ленинградской школы я бы назвал: чеканка формы, серьёзное к ней отношение; и очень тонкое (наверное, происходящее от соразмерности петербургского архитектурного облика), очень точное чувство поэтической композиции — то, которое есть у Гумилёва, у всех поэтов-царскосельцев и у всех поэтов…

Я бывал в Киммерии, для меня Коктебель — очень важное место. Я никогда там не жил, всегда туда приезжал. Макс Волошин для меня — один из самых дорогих поэтов. Я считаю его поэтом большим, не разделяя этого мнения, что Макс якобы риторичен, многословен; на мой взгляд, у него были гениальные стихи. И уж во всяком случае, не Бунину упрекать его в риторичности.

Что касается отношения к Крыму? Это не нежелание. Понимаете, это вопрос ответственности. Это своего рода епитимья, которую я на себя наложил. «Для настроения, для вдохновения нужно место, куда нам нельзя вернуться,— писал аз грешный в одном из стихотворений в «Бремени черных», оно называется «Exported». Видите, я действительно,…