Это фильм с совершенно понятным смыслом. Просто я не знаю, почему вы его не поймали. Наверное, вы человек ещё очень молодой.
Кстати, последний фильм Авербаха, так получилось. И он его снимал в определенном смысле как завещание. Сценарий Натальи Рязанцевой. Как всегда, в основе этого сценария, а это основа почерка Рязанцевой. Дело в том, что в основе любого конфликта у Рязанцевой, в основе любого её сценария лежит столкновение, не имеющее выхода, неразрешимое.
Там ведь про что картина? Она, кстати, имеет некоторое сходство с фильмом Тодоровского «Большой» — она такая же в этом смысле безнадежная. Там история про то, как актриса, безусловно талантливая (и Сайко замечательно её играет, это одна из лучших её ролей), талантливая актриса тяжелобольна, скорее всего обречена. Там есть намеки на то, что у нее почечная гипертония. И она собственно от этой гипертонии и умирает. Знаете, есть такое, когда давление происходит от почечных неполадок.
И вот она лежит в этой больнице, сбегает на озвучание. Всю жизнь, все силы вкладывает в озвучание этой картины, потому что работа — это все, что остается. Работа — это единственный способ борьбы со смертью. А картина-то плохая. Понимаете? её написал плохой сценарист. её озвучивает безумный композитор, срисованный с Каравайчука. её снимает талантливый, но конформный, абсолютно по духу своему конформистский приспособленец-режиссер, которого замечательно играет Филатов.
Ради сомнительного дела человек тратит последние минуты жизни. А почему? Да потому, что ничего другого нам не дано. Единственное, что мы можем делать… Кстати говоря, очень советский посыл. Единственное, что мы можем делать — это работать, трансформировать мир вокруг себя. И это наше единственное спасение от рефлексии, от болезни, от отчаяния, в конечном итоге — от смерти, потому что от нее остался голос. Когда они видят её потрет в фойе киностудии, когда они понимают, что она умерла, а вот только что ходила на озвучание, они понимают, что голос-то от нее остался. И пусть этим голосом озвучиваются фальшивые реплики в плохом смысле, но подвиг работы, подвиг самодисциплины и актерской самоотдачи (помните, они там до глубокой ночи пишут это несчастное кольцо пленки) — этот подвиг самоценен. И вообще о смысле подвига спрашивать не надо. Подвиг тем возвышеннее и тем прекраснее, чем он бессмысленнее. Вот про это картина — про наше трагическое ремесло, про то, что получается всегда не то, что задумываешь. Ну, это же, собственно, и пафос фильма «Большой».
Кстати, я хочу к нему отчасти вернуться, потому что неожиданно тема танца становится в кино одной из доминирующих. Ведь одновременно практически вот вышел «Большой» у Тодоровского, и я прочел недавно потрясающий сценарий Александра Миндадзе «Паркет». Некоторые люди говорят, что это лучший его сценарий. Я так сказать не могу, потому что, собственно, ну, у Миндадзе не было провалов. Но «Паркет» — это, безусловно, лучшая проза, которую я прочел за последнее время, потому что это готовый фильм: его видишь, пока читаешь. И ритм этой картины, монтажный её ритм сделан, как всегда у Миндадзе, из ритма диалогов, из эллипсисов, опущенных фраз, недоговорок.
Это история о двух женщинах и одном их общем партнере по танцам, о трех старых танцорах танго, которые собрались… Ну, как старых? В наши дни 60 лет — это не старость. Которые собрались на юбилей (то ли свой, то ли своего танцевального клуба), встретились и вот доигрывают, дотанцовывают свой любовный треугольник. И в этом смысле танец начинает выступать у Миндадзе очень важной на самом деле метафорой. Образуется такое своего рода «Время танцора 2». Потому что «Время танцора» — фильм, 20-летие которого с участием Абдрашитова отмечали в Выборге,— это была картина, тогда, мной в частности, недопонята, и недопонята многими. Пришло действительно время танцора — но не только потому, что это человек, который легкомысленно танцует по жизни вместо того, чтобы её проживать. Пришло время фейка. Но дело не только в этом. Танец — это олицетворение творческой дисциплины. И мне кажется, сегодня можно спасаться только искусством. Не важно, каков будет результат.
Ведь фильм Тодоровского в общем — это фильм о поражении. Что будет потом с этими танцорами? Что будет с этими танцовщиками? Они после тридцати лет, по сути дела, оказываются выброшенными из профессии, а после сорока часто никому не нужны, если они идут в педагоги. Это такая профессия, которая отбирает у тебя все соки, все надежды, все перспективы, жизнь твою отбирает, но тем не менее заниматься надо только этим, потому что это единственный способ (внимание!) построить ненасильственную иерархию ценностей. В искусстве есть то, что нами так востребовано (почему Бродский и говорил о поэзии как о гармонизации мира). Искусство строит иерархии, но эти иерархии не авторитарны, не насильственны.
И поэтому, может быть, сегодня танец (во всяком случае, в сценарии Миндадзе) и выступает как такая своего рода новая церковь, понимаете, потому что… Здесь есть ритуал, безусловно, но это ритуал не насильственный. И когда они танцуют свое танго у него в «Паркете», в повести, они побеждают и старость, и смерть, и ощущение катастрофы, и бессмыслицы.
Но я думаю, это будет напечатано все-таки когда-нибудь как проза. Когда в танце умирает одна из героинь — это лучшая смерть, которую можно себе представить.
