Нет, у Катаева была возможность писать свою позднюю прозу, до которой Ильф и Петров попросту не дожили, а ведь какую гениальную прозу Ильф и Петров в зрелости могли бы написать! Я думаю, что многое из открытий Стругацких они бы предугадали в свои сорок, в свои пятьдесят. Вообще вдвоем писать интереснее в том смысле, что мысль в диалоге очень разгоняется. Я думаю, что Ильф и Петров — такой блистательный прообраз Стругацких, как Бендер один из прообразов, прототипов Руматы.
Что касается Ильфа и Петрова, в чем их феномен? Применительно к одесской школе, феномен их в трех вещах: во-первых, безусловная и такая, я бы сказал, победительная ирония. Победа здесь, конечно, относительная, потому что помните, как говорит Петров в книге «Мой друг Ильф», незавершенной: «Мы наблюдали крах всех мировоззрений, поэтому ирония была нашим мировоззрением». Это даже не победа, это такая попытка выстроить мир на пустом месте, но, конечно, это очень скептический и очень циничный взгляд на вещи. Это первое условие успеха — вот эта насмешка на руинах.
Второе — это, конечно, важность профессионализма, и герой — профессионал, который для Куприна наиболее характерен, ведь у истоков одесской школы странным образом стоит Куприн. И хотя Бендер — он ни в чем не странник, а вот другие герои — рыболовы, даже бандиты — это такие профи. Ну и конечно, культ формы, который для Одессы вообще характерен, потому что вот одесситы — они же эстеты по преимуществу, поэтому бабелевская мысль о лаконичной фразе, о вовремя поставленной точке, бабелевское влияние, на мой взгляд, определяющее в 30-е годы, и бабелевские глубокие подтексты, и бабелевский лаконизм, и бабелевская крайне вдумчивая, осторожная работа над формой,— это все, я думаю, во многих отношениях и определило победу одесской школы. Это присуще Ильфу и Петрову, которые вдобавок хорошо знают поэзию, любят метафору, понимают, что это важный ускоритель мысли, их проза очень поэтична. И то, что Ильф начинал со стихотворений в прозе,— это очень важно, на мой взгляд.