Нет. Я вам объясню. Одна из главных способностей людена — это способность уходить с переднего плана реальности на какой-то другой план, уходить из сферы вашего восприятия. И вот все прекрасные дети, которых видели там Стругацкие, та замечательная молодежь — она никуда не делась, она не стала обывателями. Мы же не прослеживали их судьбы. Значительная часть их уехала, а огромная часть их перешла на полулегальное существование. Они ушли с внешнего плана реальности и переместились куда-то туда, где вы их не видите. Вот и все. Это очень важная люденская особенность.
Скажу вам больше: я вижу главную задачу вот этой следующей эволюционной ступени в том, чтобы не то чтобы маскироваться, а просто вы перестаете быть заметными, вы уходите с внешнего плана восприятия тех людей, которые вокруг вас, чтобы они стали для вас неопасные. Вот этот план внешний и эта тактика ухода у меня довольно подробно описана в романе «Остромов». Помните, когда там Даня едет напротив пролетария в кепочке. И пролетарий очень зол и пьян, ему надо на ком-то сорвать ненависть, а Даня исчезает с его поля зрения. И он водит жалом, что называется, ищет, пытается на него посмотреть, а не видит, не может его найти. И это, мне кажется, очень важное искусство.
Куда делись эти люди? Я вам скажу. Вот это меня как раз очень сильно занимает. Дело в том, что в России существовал мощный подпольный слой, и я этот слой видел. Это были верующие, которые создавали свои организации, собирались в своих кружках. Это были мистики и эзотерики, которые описаны у Мамлеева подробно, в его романе «Московский гамбит». Это были герои романа Владимира Кормера «Наследство». И между прочим, мне кажется, что Кормер (в чем и ценность этого романа) пусть в абсурдной, гротескной форме, но он описал этот слой. Так он вообще не виден. Что называется, «Сатурн почти не виден».
Мы не видим, в кого превратились дети шестидесятых годов, но в русской подпольной прозе они есть. Мне очень жаль, что этот мощный подпольный слой русской жизни остался не востребован и не описан. Только в семидесятые годы было два-три романа, об этом говорящих, а в наше время — «Даниэль Штайн, переводчик» Людмилы Улицкой. Но слой подпольного сопротивления в Прибалтике, сектантский мир, который появляются у Емцева в «Боге после шести», мир подростковых и молодежных субкультур — этого всего было не видно. И о диссидентстве мы имеем очень приблизительные представления, потому что диссидентство далеко не сводится к «Хронике текущих событий», о которой, кстати, мы, к сожалению, тоже практически не знаем. Это огромная история.
И не нужно думать, что эти люди стали обывателями. Если они и стали обывателями, то это была внешняя маска. У них был огромный подпольный слой. И то, что в России была такая интересная подпольная жизнь — это лишний раз доказывает нам, что Россия семидесятых годов была свободнее, чем Россия нынешняя. Впрочем, я продолжаю надеяться, что и в России нынешний тоже находятся какие-то удивительные и прекрасные силы.
У меня есть, правда, твердое убеждение, что сегодняшний мир — плоский, поэтому он не такой интересный. Но кто его знает? Я пытался же написать роман «Сигналы»… точнее, роман «Сигналы» — это как бы публикабельная версия романа «Убийцы», романа о том, что в подпольной России существуют какие-то небывалые структуры. Вот тот, кто опишет подпольную Россию, тот сегодня напишет настоящий бестселлер. «Подпольная Россия» — это роман Степняка-Кравчинского, тоже людена своего рода.
Ну и наконец, мне хотелось бы исправить распространенное заблуждение. Дело в том, что эволюция — это как раз скачкообразная вещь. Я помню, мне Еськов — один из любимых людей-товарищей по фантастическим конвентам всякого рода и при этом палеонтолог — он мне рассказывал, что когда извлекается из земли вот эта колонна, этот столб, который показывает на глубине, на вертикальном срезе характер отложений, то после этих своеобразных раскопок становится ясно, что новый вид появляется скачкообразно. Он не всегда является, почти никогда не является результатом долгой эволюции; он является результатом скачка, взрыва.
И в истории человечества тоже происходят такие скачки: иногда удачные, иногда неудачные. Я думаю, может быть, что история человечества — самое наглядное свидетельство эволюции. И вот именно эволюция человека показывает, что она скачкообразна. Откуда берется прекрасная плеяда гениев? В скучной литературе о тридцатых ничто не обещает взрыва шестидесятых, а вот они взяли и синхронно, не сговариваясь откуда-то появились. Так что скачкообразность эволюции для меня… Я понимаю, что для большинства материалистов она — доказательство правоты Дарвина. А для меня она — доказательство бытия Божия.
