Видите ли, есть два великих романа Серебряного века — «Мелкий бес» и «Огненный ангел». А проблема не в том, что «Мелкий бес» — такой уж хороший роман. Проблема в том, что Серебряный век — вообще не время прозы. Это время преимущественно поэтическое, и это как раз самое интересное в нем. А проза в Серебряном веке была представлена количественно небольшим слоем удачных текстов. В это время даже Горький — писатель, скажем так, довольно обыкновенный — воспринимался многими как учитель жизни, как гений, как хотите.
У меня есть сильное подозрение, что «Мелкий бес» — это роман огромно преувеличенный за счет фона. Большая часть прозы Серебряного века — это хуже даже Пшибышевского, который был для многих из них идеалом. Сологуб — писатель очень неровный, с гениальными стихами, с гениальными прозаическими озарениями, с разными вещами. Почитайте его роман «Заклинательница змей» — вообще нельзя поверить, что это писал Сологуб, и многие, кстати, полагали, что это затея Чеботаревской. У него был гениальный роман «Тяжелые сны», вышедший не вовремя, в 1892 году, то есть написанный тогда. При публикации, естественно, как-то его подтянул-подчистил, но все равно эта книга — очень глубокая и точная — не произвела того эффекта, на который была рассчитана, потому что была написана раньше времени.
Не только Сологуб, но и даже Леонид Андреев, скажем, на мой взгляд, гениальный писатель, все время срывается. У него все время происходит истерика дурновкусия, какие-то чудовищные провалы. И если отбирать — в его шеститомнике отобраны довольно приличные тексты,— то все равно даже в таких шедеврах, как «Жизнь Василия Фивейского» возникает ощущение страшной избыточности художественных средств, страшно сказать, неумения ими распорядиться. Поэтому два более-менее художественно цельных романа — «Мелкий бес» и «Огненный ангел» — производят впечатление достаточно серьезное. Почему «Мелкий бес» и чем он значим?
Роман не простой. Он тоже, кстати, каким-то странным образом, каким-то очень кривым, принадлежит к фаустианской линии русской литературы. Каков бес, таков и Фауст. Есть Передонов, учитель, который, по идее, должен быть Мастером, профессионалом, который должен быть носителем каких-то идей, но на самом деле он — сходящий с ума пошлый обыватель. И бес, который его искушает, тоже очень мелкий, это недотыкомка такая. Помните, там недотыкомка впервые появляется в начале второй трети романа, появляется как такой клубок шерсти, как комок пыли, который вьется перед ним. Там же безумие Передонова описано очень виртуозно. Сначала немного искажается оптика, чуть-чуть искажается мир вокруг него. А потом все более злобный и страшный мир его окружает. Передонов — это ведь не маленький человек. Передонов в каком-то смысле — типичный российский представитель, это душа российского образования, каким оно было тогда. Это такой гипертрофированный, доведенный до ужасного абсурда чеховский Беликов, человек в футляре. Это страшно ограниченное, злое, тупое существо. Сологуб, ненавидевший русский официоз и садомазохистски от него зависящий, вложил в него всю силу своей ненависти.
Понимаете, эта тема порки, которая через все его творчество проходит и хорошо исследована, садомазохизм его отношения к российскому официозу, к российской государственности,— он ненавидит это зверство, и тем не менее как писатель, как такой тайный сладострастник, болезненно им интересуется. Все его фетиши тут. Конечно, прав Николай Богомолов, вся часть романа, которая посвящена отношениям Людмилы и Саши Пыльникова, этого мальчика-гейши, не выдерживает никакой критики и испытания временем не выдержала тоже. Нас интересует Передонов с навязчивыми кошмарами. Передонов почему не маленький человек? Потому что все-таки Передонов — носитель некой силы, представитель большинства. Ему, как учителю, дана огромная власть, и он садически ею пользуется. Передонов — это страшный образ российского обывателя, который выгоден этой государственности, который поддерживает эту государственность. Этой передоновщины полно на самом деле. Сегодня эти Передоновы получили право голоса, и именно идеологическим рупором они являются.
«Мелкий бес», понимаете, он мелкий, конечно, но это, безусловно, бесовщина, это государствобесие, это то самое, о чем применительно к русскому официозу говорит и Мережковский. Как раз в ненависти к этому официозу Мережковский и Сологуб были вполне себе союзниками. Розанов это любил, для него это свинья-матушка, а для Мережковского и для Сологуба — это антихристова церковь, это развращающая школа. Это торжество именно властного разврата, садического насилия. Вот что такое Передонов. В этом смысле «Мелкий бес» — это бесценное свидетельство о временах так называемой угрюмой реакции. Я думаю, что этот роман Сологуба замечательно показывает тот тупик, тот путь, в который рано или поздно входит передоновщина — в убийство и безумие.