Каково ваше мнение о книге «Мифогенная любовь каст» Сергея Ануфриева и Павла Пепперштейна?

Ну, в романе Пепперштейна «Мифогенная любовь каст» уже есть такая попытка — там говорящие сказочные животные и даже Колобок. Наверное, можно. Но я не очень верю, потому что с тех пор, как роман Мерля «Разумное животное» появился (помните, это фильм «День дельфина»), ничего как-то к этому существенного не было прибавлено. Интересные пролегомены к этой теме имеются, скажем, у Хлебникова («Я вижу конские свободы // И равноправие коров»), имеются они у раннего и среднего Заболоцкого в «Торжестве земледелия», в «Безумном волке». То есть животные начинают как-то участвовать в человеческой жизни. Это занятно. Совсем интересное и неожиданное развитие этой темы у Стругацких в «Жуке в…

Понятно, почему. Потому что сиквелы всегда кажутся слабее, как, кстати, и приквелы тоже. Но мне 2-я и 3-я части «Гиперборейской чумы» кажутся более загадочными, более многослойными и в каком-то смысле менее праздничными. «Погляди в глаза чудовищ» — радостная книга, от избытка эмоций, чувств, таланта. Такая она вся, как шампанское, как бенгальский огонь, такая брызжущая книга. А вот «Гиперборейская чума» и «Марш экклезиастов» — это более трагическая и более взрослая интонация. И там очень много мыслей. Если первый том — это просто история о противостояние динозавров и наша попытка написать ответ «Маятнику Фуко», то вторая и третья книга глубже заглядывают в человеческую природу, мне…

Нет, я не считаю так. Мне кажется, что и «Марш экклезиастов» — довольно сильная книга (и в особенности, конечно, «Гиперборейская чума»), она сделана гораздо интенсивнее, напряжённее, очень по-лазарчуковски. Поскольку я обоих авторов хорошо знаю (я до сих пор не могу об Успенском говорить в прошедшем времени), я не могу разделить, где кто. Я знаю, что вместе они образовывали третьего автора. Это очень редко бывает. У Стругацких так было. Аркадий и Борис по отдельности писали очень хорошо, но когда они вместе работали, в диалоге, мысль у них начинала работать с колоссальной скоростью и они разгонялись в дискуссиях до невероятных достижений.

Мне кажется, что и Успенский с Лазарчуком… Они…

Я бы вам порекомендовал «Снега Килиманджаро» Хемингуэя, рассказ Гаршина «Четыре дня». Наверное, «Смерть Ивана Ильича» (это тоже ведь о борьбе со смертью всё-таки). И, конечно, «Борьбу со смертью» Грина. Там речь идёт о больном, который, зная, что он обречён, выпивает бутылку коньяка, в одежде падает в бассейн ледяной — в общем, устраивает себе такие стрессы для организма. Кстати, профессиональные врачи мне говорили, что иногда в критических ситуациях спасает и такое.

Видите ли, неслучайность этого чуда в том, что рукописи не горят. Это доказано многими. А в чем новизна и актуальность. Ну, видите, Домбровский один из очень немногих людей, кто тогда подходил к проблеме фашизма с антропологической точки зрения, для кого фашизм — это явление биологическое. Вот мне тот же Тилье в интервью сказал, что «как XX век концепцию человека резко перестроил. Оказалось, что внутри человека ледяная бездна, что копни — и ты попадешь в зло. Потому что двадцать веков человеческой истории всё-таки исходили из того, что зло — внешнее, что оно зависит от множества внешних условий. Оказалось, что все-таки христианство право в коренной роли личности. Никакие внешние условия личность…

Алексей Иванов, я думаю; по крайней мере, с «Ненастьем», а, может быть, «Блуда и МУДО» и «Географ глобус пропил». У Иванова, безусловно, есть такие шансы. Из поэтов; безусловно, Найденко. У Иры Евса, кстати, харьковчанки замечательной есть шансы. У нее замечательные есть стихи, да и человек она такой, вполне соответствующий своему поэтическому уровню. У Лимонова, я думаю, бессмертие такое довольно-таки гарантированное есть. Он совсем рядом ушел, и думаю, что он себя в литературу впечатал, и не рядом с Селином, а где-то повыше. А вообще это ведь вещь совершенно непредсказуемая. Мы кого-то из гениев, ныне живущих, совершенно не знаем сегодня. Я в этом уверен. Я уверен, что долго будут читать…

У Бабеля, как и у Гоголя, две пьесы. Одна очень успешная в сценическом смысле, это «Закат». Вторая была считанные разы успешно поставлена, потому что это очень сложная пьеса. У Гоголя это «Женитьба», а у Бабеля «Мария». Первое ― комедия, второе, скорее, драма или трагикомедия, во всяком случае.

Я могу объяснить, почему тексты Бабеля не имеют счастливой сценической судьбы. Именно потому, что это проза. Проза тяжело переводится на язык театра. Когда Беня Крик разговаривает у Бабеля, это в первую очередь литература. Сыграть Беню Крика невозможно, потому что надо сыграть легенду, образ невероятного обаяния. Свердлин, который сыграл Беню Крика в пьесе, написанной для кино, был гениальным…

Нет, конечно. «Заводной апельсин» вообще книга, написанная умирающим; как бы написанная человеком, который пребывает на грани смерти. Берджесс узнал, что у него опухоль мозга, решил завещать своей семье хоть какие-то деньги, и чтобы им было на что жить, решил написать такой мрачный бестселлер, который был совершенно не похож на остальные его произведения. Он как бы выписал свою опухоль в эту книгу и после этого выздоровел, и после этого действительно избавился от наваждения. Эта книга производит такое мрачное впечатление (равным образом и фильм), потому что и Берджесс, и Кубрик; все, что их мучило; все, что было для них наиболее неприемлемого, вложили в эту картину и в этот роман. Говорить, что…