Как вы относитесь к творчеству Карлоса Кастанеды?

Мне интересно было читать первую, я просмотрел вторую и третью, а дальше мне стало совсем неинтересно. Хотя утверждается, что вторая и третья во многом отрицают первую. И там речь идёт уж совсем не о веществах, а о том, как обходиться без веществ. Но меня проблема веществ вообще не занимает, меня занимает другое. Мне это читать скучно. И когда абсолютные трюизмы преподносятся как великие откровения, исходящие от дона Хуана, ничего не поделаешь. Хотя там есть замечательные куски (про поиски своего места на полу).

В значительной степени это поэма, такой поэтический реализм. У Кинга такое есть. Это не очень ему удается, но он к этому стремится. Это есть в «Парне из Колорадо». Это чувство огромных, пустых пространств, которые и есть, по-моему, главная поэтическая эмоция. То, что остается в поэзии, если убрать из нее сюжет, социальность, перечень вещей, и так далее. Остается чувство огромной, печальной тоски, «божьей тоски», как это называли Ахматова и Гумилев. Вот это и есть в «Темной башне» – чувство огромных, больших и пустых пространств. Вообще, «Темная башня» – хорошая книга, хотя я не разделяю мнение друга моего Вадима Эрлихмана, одного из главных наших по Кингу специалистов, который считает, что…

Научную поэзию в 20-е годы пытался без особого успеха разрабатывать Валерий Яковлевич Брюсов, который вообще был большой новатор и экспериментатор. Но поскольку интересовал его в жизни по-настоящему только садомазохизм, его стихи на любую другую тему обладают, при некотором блеске формы, известной бессодержательностью. То ли дело «Египетские ночи», которые он из пушкинского наброска превратил в полновесную 6-главную поэму.

А что касается научно-фантастической поэзии, то здесь на память приходит прежде всего поэма Семена Кирсанова «Зеркала». Кирсанов вообще, понимаете, мечтал быть прозаиком. Ему всё время приходили сюжеты, которые он продавал разным людям вроде, например,…

Я к Морозову отношусь с огромным уважением и интересом, а к стихам его — в особенности. Помните… Это же Морозов, да?

Из Фраскатьи в старый Рим
Вышел Пётр Астролог.
Свод небес висел над ним,
Будто чёрный полог.
Он глядел туда, во тьму,
Со своей равнины,
И мерещились ему
Странные картины.

Это огромная баллада.

Морозов — очень интересная фигура. Заблуждения его, его «новая история», из которой выросли и Фоменко, и Носовский, и целая новая философия истории,— это как художественный текст бесконечно интересно. У меня была такая статья о русских самородках, которые переосмысливают заново историю, культуру. Это, конечно, не наука, это…

Понимаете, настоящее «тёмное фэнтези» — это «Темная башня» Кинга. Вот это готика, это уверенность человека, что за пределами нашего мира только зло и ужас, только ледяная или раскалённая пустыня. В этом смысле Леонид Андреев… Кстати говоря, и Даниил Андрей тоже. «Роза Мира» — вполне себе. Всё, что касается там этих шрастров — это, конечно, чёрное фэнтези. Чёрное фэнтези — это просто готический подход к миру. А тому, у кого нет готического подхода к миру (то есть уверенности, что мир лежит во зле), лучше не притворяться.

Теория пассионарности Гумилёва принадлежит к всеобщим теориям всего, которые сочинялись в русских тюрьмах и вообще в России времён репрессий, чтобы как-то объяснить происходящее. Она стоит в одном ряду с панинской «теорией пустот и густот» и с теорией Даниила Андреева, как мир устроен, в «Розе Мира». Это всё — блестящие художественные догадки. Это такая разветвлённая фантастика.

Теория пассионарности — это такое метаописание истории, когда всё, что не нравится автору, подгоняется под эту концепцию, но это не даёт причины. Космическое излучение какое-то рождает пассионарность, и вот эта схема с мячами, как бы полосующими карту, вот она такими косыми направленными движениями…

Вот если кто умеет писать страшное, так это Маша Галина. Она живет в Одессе сейчас, вместе с мужем своим, прекрасным поэтом Аркадием Штыпелем. И насколько я знаю, прозы она не пишет. Но Маша Галина – один из самых любимых писателей. И вот ее роман «Малая Глуша», который во многом перекликается с «ЖД», и меня радуют эти сходства. Это значит, что я, в общем, не так уж не прав. В «Малой Глуше» есть пугающе страшные куски. Когда там вдоль этого леса, вдоль этого болота жарким, земляничным летним днем идет человек и понимает, что расстояние он прошел, а никуда не пришел. Это хорошо, по-настоящему жутко. И «Хомячки в Эгладоре» – очень страшный роман. Я помню, читал его, и у меня было действительно физическое…

Гренуя с Фаустом нельзя сравнить именно потому, что Фауст интеллектуал, а Гренуй интеллекта начисто лишен, он чистый маньяк. Мы как раз обсуждали со студентами проблему, отвечая на вопрос, чем отличается монстр от маньяка. Монстр не виноват, он понимает, отчего он такой, что с ним произошло, как чудовище Франкенштейна. Мозг – такая же его жертва. Маньяк понимает, что он делает. Более того, он способен дать отчет в своих действиях (как правило).

Ну а что касается Гренуя, то это интуитивный гений, стихийный, сам он запаха лишен, но чувствует чужие запахи. Может, это метафора художника, как говорят некоторые. Другие говорят, что это эмпатия, то есть отсутствие эмпатии. По-разному, это…

Вот это и есть прием. Вот это и есть талант. Мы не знаем и никогда не узнаем, как она с ним связана. А просто все связано со всем. В письмах матери героя, сумасшедшей, доживающей в сумасшедшем доме, в письмах её к сыну зашифровано имя Дзампано. А она ничего о нем не знает, скорее всего, просто в мире действует общая сила, которая двигает людьми, как марионетками, а люди понятия об этом не имеют. Это прием Данилевского, иллюстрирующий эту мысль. Это просто чтобы вам было страшнее. А никак она не связана. Так-то проще всего подумать, что у нее что-то было с Дзампано и, может быть, он — отец героя… Допускайте все, что угодно. А важно, что все в мире связано со всем. Вот и все.

Да не ждала, они и так ее уничтожали. И я не думаю, чтобы задумана была ловушка, чтобы заманить ее сюда. Разумеется, было очевидно, что Эфрона после убийства Рейса они заберут. Вопрос о степени его участия там — был ли он только шофером, убивал ли,— это дискутируется. Но то, что для Эфрона не было пути, кроме бегства в Россию, это очевидно. А для Цветаевой бегство было совершенно не императивным. Она могла остаться там с Муром, но она же написала: «Вот и пойду, как собака». Она же писала ему в письме: «Я буду за вами ходить, как собака». И двадцать лет спустя написала в той же тетради: «Вот и пойду, как собака».

Я не знаю, осталась ли Цветаева в живых, если бы они остались с…