«Двести лет жести» – это отсылка к моему стихотворению про Достоевского. Понимаете, какая вещь? Мне кажется, что Достоевский интереснее всего в своем последнем периоде, когда, судя по «Карамазовым», он радикально отходит от партии Константиновского дворца. Он это перерос, пережил. Ему это надоело. Достоевский вечно не мог верить в леонтьевскую, довольно пошлую идею «государства-церкви». Пошлую в том смысле, что это страшное опошление христианства, его огосударствление. Он не мог верить, я думаю, в правоту Победоносцева, которого он пригвоздил в образе Великого Инквизитора. И это именно Победоносцев, именно поэтому Достоевский прислал ему эту главу, и тот ответил ему, как Тихон в главе «У Тихона»: «Разве что стиль немного поправил». Не знаю, читал ли он главу «У Тихона», но ответил в духе Тихона.
Он, конечно, понимал, куда это приводит. И вот этот отец Ферапонт, страшный старец Ферапонт – в веригах, но при этом ужасно сильный и здоровый, в отличие от Зосимы, колеблемого ветром, – это, конечно, страшный образ, образ такого церковного фанатика, который истязает себя и других и от этого только здоровеет, это образ такого страшного сектанта.
Я очень ценю в Достоевском его способность бесконечно эволюционировать. Об этом ему сказал Некрасов. Некрасов был довольно честный малый. Он в «Отечественные записки» вырвал «Подросток», оторвал Достоевского от Каткова, предложив действительно большие деньги. И получил, кстати, действительно увлекательный роман. «Подросток», может быть, из всего позднего Достоевского – самый фабульный роман, самый динамичный. Это очень «чтивная» книга. При этом, конечно, это не самый сильный его роман. И Некрасову он, в общем, не понравился. Он понимал, что заплатил много, а получил не ах. Но он очень честно ему сказал: «Знаете, может, он не очень хорошо написан, но, по крайней мере, вы каждый раз разный. Вы двигаетесь, и за это вам огромное спасибо».
Это книга действительно – продолжая мысль Некрасова – другого Достоевского. Это тот Достоевский, который применительно к Аркаше Долгорукому, молодому герою, сам помолодел и сбросил довольно много лет. Я не говорю сейчас о Версилове – это герой не самый приятный и, на мой взгляд, неудавшийся. Но если говорить именно о Долгоруком, то он очень точно почувствовал одну вещь: деньги стали главной движущей силой мира, его двигателем, его мерилом. И они обрели определенную духовную роль, духовную власть. Этот момент спиритуализации, мистификации денег.. То есть нет, мистификация – это другое слово. Такая мифологизация денег, скажем так, – это у Достоевского очень здорово почувствовано. Достоевский никогда не боялся быть другим, и это в нем меня всегда здорово восхищает. Потому что «Игрок» и тот же «Подросток» написаны на совершенно разных приемах, герои разные. И как раз особенно видно, как эволюционирует роковая женщина. Между Настасьей Филипповной и Грушенькой – пропасть. Обе роковые, но обе абсолютно разные. Сделано и то, и другое очень уверенной рукой.
