Войти на БыковФМ через
Закрыть
Литература
Музыка

Высоцкий начал играть для своих, а своими оказались миллионы. Могут ли миллионы быть своими для поэта? Как вы видите своих читателей?

Дмитрий Быков
>500

Миллионы должны быть своими для поэта. Потому что поэтическое слово для того так мнемонично, для того так хорошо запоминается (Бродский много об этом говорил), что в отсутствие печатной традиции оно становится всеобщим достоянием. Да, конечно, поэт во многом ориентирован на общественный резонанс. Многих моих, так сказать, бывших коллег это завело в кровавый тупик. Потому что эти ребята, желая резонанса, желая, чтобы их слушала и читала страна, перебежали на сторону худших тенденций во власти. 

Они стали поддерживать войну, кататься по стране с чтением военной лирики (очень плохого качества). Это нормально: когда у тебя нет общественного резонанса, когда твое слово не звучит, тебе нужна государственная поддержка, государственный рупор. Мне государственная поддержка не нужна и вообще довольно враждебна. Но я ориентирован на довольно широкий круг читателей – и не только в «Гражданине Поэте», и не только в «Письмах счастья»  в «Новой газете». Нет, для меня как раз лирика – это способ достучаться до большинства. Конечно, поэзия не должна иметь тираж 200-300 экземпляров. Конечно, поэзия не есть камерное дело. Поэзия вообще рассчитана на гигантский резонанс. Тем более что Россия такую возможность предоставляет. Ведь Россия – это огромное сырое пространство, которое подзвучивает эхом каждое наше слово.

Для меня как раз вполне актуальны эти матвеевские слова:

И человечество с поэтом на запятках

Подобно армии со знаменосцем сзади

И с барабанщиком, отправленным в обоз.

Поэт – не в обозе. Поэт все-таки находится на стрежне общественной мысли, на главном ее течении. Если же по каким-либо причинам это течение становится  людоедским, он себя противопоставляет ему. Потому что поэзия, которая зовет к братоубийству, не является поэзией.

Естественно, что для меня этот феномен славы Евтушенко, Вознесенского, Окуджавы, Ахмадулиной, Рождественского, Галича, Слуцкого, – это естественная вещь. Видите ли, Окуджава всегда говорил: «Нам повезло, но вообще-то поэзия – не дело стадионов». Это он говорил по излишней своей скромности и по привычке не обольщаться. А на самом деле, конечно, поэзия – это дело миллионов, это дело стадионов. Стадионы собирались слушать эту поэзию вовсе не потому, что не было других развлечений. Другие развлечения были: они могли играть  в городки, и никто у них этого развлечения не отбирал.

Поэзия  – это, вообще-то говоря «провод  под высоким напряжением»… прикасаться к тому – все-таки ничего хорошего. Но поэзия – это способ прикоснуться к вечности, к каким-то значимым вещам. И если поэзия об этих значимых вещах не говорит, то грош ей цена. Только она должна не государственные лозунги поддерживать, а внутренние, экзистенциальные, она должна оперировать бытием. 

Дело в том, что поэт в России, поэт в российской традиции  – это не публицист, это лирик прежде всего. Россия – это лирическая страна. И обратите внимание, что пик славы Евтушенко был связан не с его поэтической публицисткой, которую он стал километрами гнать в 70-е, а с его интимной лирикой. И его сборник гражданских стихов так и назывался  – «Интимная лирика», и это не просто так. Когда он дошел до того, что было с Маяковским, он стал писать «вдоль темы» (как Шкловский это называл). Он стал, грубо говоря, следовать за повесткой, а не диктовать ее. Но ранний Евтушенко, конечно, говорил от лица огромного поколения. Он говорил от лица именно его наиболее его храброй части, а не его комсомольских вожаков. Он сам это понимал.

«Румяный комсомольский вождь» – так о Павлове сказано в стихотворении «Памяти Есенина». Да, конечно, Евтушенко искал успех у интеллигенции. Но он искал успех не за счет совпадения с повесткой дня, а просто за счет того, что он начал говорить открыто и вслух о вещах, которые занимали миллионы, которые волновали миллионы. Именно это сделало его поэтом. Понимаете, самая главная проблематика в сегодняшней России – это даже не война, это не диктатура, а это именно рабство.

Я думаю, что самое гражданственное произведение Окуджавы – это «Песня о черном коте», когда он сказал очень точно: «Это песня не про Сталина, это песня про жильцов»:

Надо б лампочку повесить…

Денег все не соберем.

Просто у Окуджавы интонация его гражданственных стихов была довольно ироничной: «Ну-ка, вынь из карманов свои кулаки, мастер Гриша». Его даже можно было амбивалентно понимать. Но в любом случае, это было высказывание на больную тему. Конечно, поэзия – это дело миллионов. И Высоцкий стал поэтом миллионов не тогда, когда он написал «Песню певца у микрофона» или «Я не люблю». Он им стал, когда написал «Балладу о детстве» или «Что за дом притих..», то есть вещи опосредовано гражданственного звучания, вещи не лобового смысла.

Отправить
Отправить
Отправить
Напишите комментарий
Отправить
Пока нет комментариев
Насколько интересен и нужен был Александр Твардовский как главный редактор журнала «Новый мир»?

Бродский говорил, что Твардовский по психотипу похож на директора крупного завода. Наверное, ему надо было руководить вот таким литературным производством. Другое дело, что он обладал несколько однобокой эстетикой.

Он действительно хорошо знал границы своего вкуса. Но, слава Богу, он умел консультироваться с другими людьми. И поэтому ему хватало толерантности печатать Катаева, которого он не любил вовсе — позднего, уже мовистского периода. Но он говорил, что зато оценит аудитория журнала.

У него хватало вкуса читать Трифонова и печатать его, хотя он прекрасно понимал узость своего понимания. Он искренне не понимал, как построен, например, «Обмен». Он говорил: «Ну…

Почему Иосифа Бродского называют великим поэтом? Согласны ли вы, что великим поэтом может быть только тот, кто окрасил время и его поэзия слита с эпохой, как у Владимира Высоцкого?

Совершенно необязательно поэту окрашивать время. Великим поэтом был Давид Самойлов, но я не думаю, что его поэзия окрасила время. И Борис Слуцкий был великим поэтом, и, безусловно, великим поэтом был Бродский, хотя и здесь, мне кажется, лимит придыханий здесь исчерпан. Но в одном ряду с Высоцким его нельзя рассматривать, это все-таки два совершенно разных явления. Тут не в уровне вопрос, а если угодно, в роли. Он сам себя довольно четко определил: «Входящему в роли // красивому Мише, // Как воину в поле, // От статуи в нише»,— написал он Казакову. Есть воины в поле, есть статуи в нише — это разные амплуа. Мне кажется, что, конечно, рассматривать Высоцкого в одном ряду с Бродским не стоит. Я…

Можно ли сказать, что Сергей Троицкий из романа «Другая жизнь» и Гриша Ребров из романа «Долгое прощание» Юрия Трифонова — лишние люди?

Ребров — никак не лишний человек. Ребров— человек, который в это время не вписался. Но умер Сталин в финале романа, и у повести, и для Реброва началась другая жизнь.

Что касается и Сергея Троицкого, этот человек уже не пятидесятых, а семидесятых годов. И Трифонов совершенно прав, говоря, что для людей пятидесятых были варианты, было будущее, была надежда. А для людей семидесятых вот смерть, как для Сергея Троицкого, и как получилось для Трифонова самого. Ты уже обменялся. А Трифонов — писатель тупика. Настала другая жизнь, понимаете? Вот были тридцатые — ужасные, но было осевое время, были интенции Ясперсовые и Попперовые линии силовые были. А в семидесятые они потерялись. Все уперлось в…

Если стихотворение «Купола» Высоцкого в фильме Митты «Сказ про то, как царь Петр арапа женил» — это мысли главного героя, то не слишком ли они пессимистичны для одного из «птенцов гнезда Петрова»?

Он вовсе не «птенец гнезда Петрова», в этом-то и особенность его, он белая ворона. Единственный черный среди белых — белая ворона. Ему совершенно не нравится в этой компании, и у него ничего не получается с ними. Он смотрит на это все глазами европейца (даром что он африканец), его испортило заграничное пребывание, и он пытается быть среди них интеллигентом.

Какой же «птенец гнезда Петрова»? Он с Петром в конфликте находится. Это гениальный фильм, и он мог бы быть абсолютно великим, если бы его дали Митте снять таким, каким его написали Дунский и Фрид. Но это невозможно было, понимаете? Эта картина подвергалась такой цензуре, вплоть до вырезания всех кадров, где были карлики (им казалось, что…