Нет, потому что вы опять не поняли ничего, простите меня, потому что не захотели понять. Не для воспитания гениев предлагаю я создать «педагогический спецназ». Во-первых, не спецназ, а десант. «Спецназ» — это слово не из моего лексикона. Спецназ своих не бросает, но меня не интересует.
Значит, там совершенно другая история. Возникают очень часто на таких переломах поколенческих сложные конфликтные ситуации. Разрешать их должен действительно педагог, обладающий навыками психолога, лучше знающий, лучше чувствующий детей, более опытный. Привлекать такого педагога из Москвы или из иного центра, хоть новосибирского, иногда бывает полезно. Консультироваться учителям не с кем. Вот и все, о чем я говорю. А «педагогический спецназ» для воспитания гениев — это что-то из области боевой фантастики.
Вообще большинство комментариев к моему выступлению в Совфеде — они подтверждают мою любимую мысль. Если американскому студенту вы дали задание, вы можете быть убеждены, что оно будет выполнено. Если русскому студенту дали задание, вы можете быть убеждены, что вам приведут двадцать гениальных аргументов, почему оно выполнено быть не может, и это будет лучше, интереснее самого задания.
Поймите, в сегодняшней России можно, безусловно, загубить любую инициативу (в сегодняшней — более, чем когда-либо). Абсолютно не проблема из «педагогического десанта» сделать «педагогический спецназ» с дубинками, который прилетает и наводит порядок. Абсолютно не проблема (вот мне пишут) из любого детского издания сделать новую «Пионерскую правду». Абсолютно не проблема из любого лицея с гениями сделать видеозапись, типа уже нарицательной кувычкинской, где все поют «Дядя Вова, мы с тобой». Опоганить идею — элементарно! Но это, знаете, не повод отказываться от развития, не повод отказываться от вариантов. И вот это страстное стремление доказать: «Да ну! Опять ничего не получится»… Может быть, и не получится, но отрицательный результат может быть самоценен. Напомню вам старую фразу Вадима Шефнера: «Человек, который не добрался до вершины Эвереста, все-таки поднялся выше человека, который успешно поднялся на кочку».
Вот сегодня я наблюдаю дикий страх перед любым действием, любой инициативой. Этот страх не только у власти, не только у правительства, а этот страх у оппозиции. «А если после Путина будет хуже?» Кстати говоря, в Зимбабве тоже сейчас огромная вышла демонстрация людей, которые уверены, что после Мугабе будет хуже. Хотя я уж не знаю… Мугабе все-таки не Путин, он значительно хуже во многих отношениях (не сочтите это за попытки делать комплименты российской власти). Ну, это потому, что Россия — далеко не Зимбабве: традиция другая, ну просто другой континент и климат другой. Вот там тоже очень много людей, которые боятся, что без Мугабе будет хуже. И есть, вы знаете, идея обеспечить ему посмертное правление, потому что им, видимо, кажется, что хорошая власть — это мертвая власть. Вот до чего он уже их довел.
Проблема в том, что действительно панический страх любых перемен — вот в этом главная проблема сегодняшней России, обжегшейся на всем,— он наблюдается и слева, и справа, и у консерваторов, и у либералов, и у власти, и у оппозиции, потому что все только клянутся и молятся, чтобы не случилась революция. А почему? А тогда уже в Турцию не больно-то поедешь, да и тушенки не больно-то покушаешь. И разумеется, панический страх, что исчезнет жалкая стабильность, что отберут жалкие накопления. Ну, здесь остается только повторять: Господа, неужели вы рассчитываете жить вечно? Вы все равно умрете. Понимаете? И поэтому вот это цепляние за жалкие приметы стабильности — оно довольно смешно.
Да, конечно, при желании можно любую педагогику заболтать. Да, при желании можно из детской газеты любой, которую сами дети будут делать, сделать галимую графоманию. Это бывает. Но обратите внимание и на то, что ведь продукт-то не самоценен. Не важно, какая это будет газета, а важно, какая это будет среда. Да, наверное, в «Алом парусе» и в «Комсомольской правде» был довольно высокий процент конъюнктурных материалов, но оттуда вышли Щекочихин, Хлебников Олег, в каком-то смысле и Муратов.
Меня тут очень много спрашивают, как я отношусь к решению Муратова. Да положительно отношусь. Вот тут Ширвиндт в нашем диалоге сказал: «Тринадцать руководителей московских театров в сумме старше, чем Москва». Ну, это катастрофа, когда человек не уходит вовремя. Понимаете? И Муратов — я не знаю, вернется он, не вернется. Он перешел на другую должность, он не ушел из газеты, но он совершенно правильно, очень глубоко и своевременно задумался о том, что надо в какой-то момент, простите, готовить себе смену. Это обязанность руководителя, а не вечно, как правильно когда-то сказала одна поэтессе, «ягодицами вцепляться в кресло», «вгрызаться в кресло». Сказала, что один из руководителей Москвы попой вгрызся. Меня поразило! Зачем вгрызаться-то? Ну, не для этого нам власть дается. Поэтому у меня есть ощущение, что муратовский метод глубоко верен.
Ну так вот, я хочу сказать, что, наверное, «Алый парус» как газета, как приложение к «Комсомолке», страничка в ней, был, наверное, несовершенен, да, хотя он был лучше, чем остальная «Комсомолка», особенно в селезневскую эпоху. Наверное, программа «Ровесники» была во многих отношениях совковой, но Совет «Ровесников» вырастил много замечательных людей, в том числе не только вашего покорного слугу (я не самый там был замечательный), но кого ни вспомнишь — все наши достигли немалых высот.
И я возвращаюсь к тому, что в России никогда не производили хороших товаров, но всегда производили прекрасные среды. И оценивать страну надо главным образом, насколько она при той или иной власти раскрывалась, насколько раскрывался её потенциал. Среда в стране в целом в начале шестидесятых была лучше, чем в конце сороковых — вот этого нельзя не признать. Меньше было доносительства, меньше было страха, больше было шедевров. Вот из этого и надо исходить.
Поэтому, да, наверное, сегодняшний детский журнал (а я его сейчас делаю), если его делать, то он, наверное, будет не очень совершенен в плане текстов, но в плане среды он будет им полезен. Им нравится собираться, думать, выдумывать, давать задания, ездить на них, придумывать темы. Их увлекает процесс. Вот и дайте им этот процесс. Процесс ценнее результата, ребята, потому что любая газета умирает на следующий день, а коллектив живет, и в нем формируются прекрасные люди.
Прямо я вот не знаю, как заставить сегодня… не заставить, а мобилизовать, уговорить, соблазнить, как всех сегодня заставить что-нибудь делать. На все один разговор: «Толку не будет. Все отберут. Ничего не получится». Ну хорошо, давайте вот действительно… Я писал недавно в «Русском пионере», что это все разговоры какого-нибудь гугнивого попа, который стоит у постели молодой парочки и говорит: «Вот здесь у тебя будет целлюлит. А у тебя рано или поздно исчезнет всякое желание. Вы станете дряхлыми, дряблыми и, наконец, будете пищей червей». Ну, будем, конечно, но это не повод сейчас отказаться от половой жизни, понимаете, вот в данный конкретный момент. «Спящий в гробе, мирно спи. Жизни радуйся, живущий». Что вы все время говорите, что ничего не получится? Конечно, ничего не получится! Всякая жизнь кончается смертью. Но из этого же не следует, что надо сразу руки опустить и ползти в направлении кладбища — и медленно, чтобы не создавать давки.
