Согласны ли вы, что герои Достоевского слабость моральной интуиции компенсируют страстью к приключениям рассудка, верой в достигнутую этим путем истину и готовность доказывать ее делами?

И вообще, потрясло как-то всех это расследование из «Новой», хотя детская мания самоубийства — это проблема, ещё Достоевским описанная. Достоевский — вообще большой летописец патологии душевной, и в неё глубоко проникал. Эротическая связь самоубийства и такой формирующейся подростковой избыточной сексуальности ещё Тютчевым отмечена. Но люди, видимо, стали забывать о таких физиологически опасных вещах. Кстати говоря, самоубийство Кирилла, которого крестил когда-то Есенин, сына Мариенгофа, было вызвано, я думаю, как раз не какими-то суицидальными увлечениями, опасными и не философскими какими-то закидонами, а просто тем, что от него забеременела девочка, насколько я помню. То есть…

Книга Скатова очень хорошая, но лучшая биография Некрасова – это «Рыцарь на час», то есть автобиография. Или, если брать прозу, то это «Жизнь и похождения Тихона Тростникова». Он начал писать в 40-е годы автобиографический роман. У Некрасова вообще было два неосуществленных великих замысла: автобиографический прозаический роман «Жизнь и похождения Тихона Тростникова» и неоконченная великолепная по эскизам драма в стихах «Медвежья охота», где он выносит приговор поколению и где медвежья охота вырастает до такого масштабного символа. Только у Тендрякова в рассказе «Охота» она была так же интерпретирована. Такая охота на своих, потрава.

Про Некрасова мог написать только Некрасов.…

Видите, там какая вещь? «Братья Карамазовы» – роман бродящий, переходный (это термин Аннинского – «бродящий»). Толстой в этом состоянии прожил всю жизнь, а Достоевский в него впадал иногда. И вот мне кажется, у него переходный период по-настоящему, это или самая ранняя вещь (например, «Село Степанчиково») или последний роман – «Братья Карамазовы». Дело в том, что «Братья Карамазовы» – это роман отхода от реакции, это роман постепенно нарастающей ссоры с Победоносцевым, это роман. У Достоевского в жизни было два главных разочарования: он разочаровался в идеях революционных, фурьеристских, левых, но под конец он разочаровался в государственности. Поэтому этот старец, который у него там…

Он писал. Такие, в духе капитана Лебядкина. Но время было не то, чтобы обэриутские стихи достигли настоящего читательского интереса и попали в центр читательского внимания. Не в свое время попал человек — пришлось писать прозу. А то представляете,

Жил на свете таракан,
Таракан от детства,
И потом попал в стакан,
Полный мухоедства.

К сожалению, пророчество Пушкина не сбылось — что от России осталась бы только эта страшная книга стихов. Есть такое замечательное сардоническое стихотворение о Достоевском. Мы совпали с ним в том, что Достоевский писал бы анапестом. Анапест был бы разлапист. Но, может быть, и к лучшему, что он не стал поэтом.

А Настасью кто зарезал? У Мышкина алиби: он в это время в другом месте находился. Я бы уж предположил, что Мышкин — светлый двойник Парфена, который ему рисуется. Вообще это очень красивая версия, но чрезвычайно… как бы сказать? Чрезвычайно экзотическая. Достоевский, как и Белинский — его учитель, не любил фантастику. Хотя он написал «Двойника», вызвавшего у Белинского такое раздражение; Белинский сказа, кажется, во «Взгляде на русскую литературу 1846 года», что «фантастическое может иметь место только в домах умалишенных», а теперь оно стало мейнстримом нашей литературы. Но Достоевский вообще не любит условные такие конструкции, он всегда объявляет их бредом душевнобольного,…

Через странную вещь это шло у Достоевского, через публичное покаяние и вообще через публичность. Собственно, возрождение Ставрогина начинается с того, что он свою исповедь показал Тихону, что он публично высказался о своей греховности, о своей, ну прямо скажем, о своем падении. Потому что растление ребенка и доведение его до самоубийства — это грех непрощаемый. И Матреша, ведь она пришла из «Преступления и наказания», когда Свидригайлов принял решение о самоубийстве вот именно после того, как ему приснился сон о растлении ребенка. Он увидел свою душу: душа, девочка (евангельский символ, «Талифа, куми», вот такой очень часто у Достоевского), девочка. И то, что ребенка растлил Ставрогин — это,…

Достоевский не утверждает в русской литературе христианских качеств, в этом его главная проблема. Достоевский утверждает в русской литературе весьма сложные и разнообразные человеческие качества, но говорить о христианстве Достоевского можно только применительно к «Братьям Карамазовым», и только к главе «Кана Галилейская», остальное там весьма спорно. Я надеюсь, что «Братья Карамазовы» — я много раз говорил об этом — знаменовали отход Достоевского от концепции «государства-церкви» леонтьевской и отход от партии Константиновского дворца.

Удар приходится все-таки, говоря по-писаревски, не налево, а направо. Но в любом случае, Достоевский и христианство — это настолько…

Непосредственнейшим образом. Как раз его гордыня и есть следствие его веры. Он пытается конкурировать с Богом, он пытается отбить, отсудить у Бога право на свободу воли, но это, конечно, спор с Богом, которого он видит и чувствует. Между прочим, мне кажется, что лучшее исполнение роли Кириллова из тех, которые я знаю,— это Певцов. Такая атлетическая сила, которая себя не сознаёт, но она чувствует присутствие Бога, немо чувствует, не может его отрефлексировать, не может его понять.

Нет, нельзя, конечно. Дело в том, что Алеша — праведник, а Данила Багров никоим образом не праведник. Данила Багров — пустое место и, собственно, Балабанов рассматривает, как эта пустота жрет, захватывает все вокруг себя. Там очень прозрачная образная система фильма: там бегает этот пустой трамвай; трамвай, лишенный содержания. Вот Данила Багров — та страшная пустота, которая засасывает мир. Помните, «у холма нет вершины» — это новый мир, в котором нет иерархии, у которого нет смысла. И он оказывается абсолютно триумфален, потому что никто не может ему ничего противопоставить. Когда у тебя нет принципов, когда у тебя нет правил, ты всегда выигрываешь, потому что ты играешь не по правилам.

Никакой зависти к Достоевскому у Набокова быть не могло. У него было глубокое отвращение к стилистической пестроте, и, более того, стилистическим избыточностям Достоевского. Не случайно роман «Преступление и наказание» он называл «Кровь и слюни», но это совершенно нормально, потому что у Набокова (он совершенно прав в этом) вызывают отторжение такие грубые художественные приемы, как совместное чтение Евангелия убийцей и блудницей. На онтологическом уровне, на уровне бытийства у него вызывали отвращении многие мысли Достоевского, его любопытство к подполью и симпатия к подполью. Особенно в полемике Чернышевского с Достоевским, я думаю, Достоевский вызывает у него бОльшую антипатию, и…