Правда ли, что американские школьники ненавидят роман «Алый знак доблести» Стивена Крейна, который их заставляют читать в школе?

Что касается социального реализма, то он чувствует себя очень хорошо, только он ушел в нон-фикшн. И это честнее, это правильнее. В Америке школа нон-фикшна такая, что, пожалуй, в последнее время даже лучше, чем школа традиционного фикшна и сайенс-фикшна уж точно. Нон-фикшн — это огромное, может быть, доминирующее направление американской литературы, где расследуются подлинные преступления, излагаются подлинные биографии.

В каком смысле это честнее социального реализма? Понимаете, социальный реализм… Ну, как у Драйзера, например, ведь «Американская трагедия» тоже написана по мотивам совершенно конкретного явления. Американский реализм все время пытался вывести из жизни…

Понимаете, я понимаю, что Буковски – трогательный автор. И фраза «dirty old man love too» – это фраза, под которой любой подпишется после 30 лет. Но я никогда Буковски не любил. Он мне симпатичен как персонаж, но несимпатичен как автор. Его сравнивают с Довлатовым: мне кажется, что это все какая-то литература, не дотягивающая до великих эмоций. Где у Фицджеральда или Хемингуэя гибель всерьез, там у Буковски обаятельный алкоголизм. И мне многого не хватает в его прозе. При всем обаянии его таланта он писатель не того ранга, что и великие проклятые монстры литературы 30-50-х годов.  Не Фолкнер, прямо скажем, хотя Фолкнер пил не меньше. Просто алкоголизм Фолкнера приводил его к мрачным…

Я его считаю гениальным писателем. И тоже лучшим, что он написал, я считаю дневник. Он мне был таким утешением, когда я одиноко и трудно жил в Штатах, работал, не с кем мне было разговаривать. Я после занятий приходил в эту квартирку профессорскую и читал Джона Чивера, где он страдает от абстиненции в основном. Но у него был такой очень трезвый взгляд на вещи с похмелья, и это очень было горько. А в принципе, его романы я не люблю, а вот рассказы считаю просто шедеврами. Я его считаю и выше Раймонда Карвера. Рассказы его, мне кажется, не намного хуже Фланнери О’Коннор.

Видите ли, Ширли Джексон — великая писательница. Она правильно совершенно говорила: «Лучше всего мне удаются дети и романы — того и другого у меня очень много». Ширли Джексон, прежде всего, фантастически обаятельная личность, и она мне ужасно нравится по-человечески. Я как раз не думаю, что «Лотерея» — такой уж великий рассказ, хотя во все антологии американского рассказа, не только фантастические, она входит. Это рассказ уровня Фланнери О'Коннор, такая убийственная лотерея, которая проходит в нормальном американском городке. Вот эта подспудная тяга к убийству, да ещё к убийству по голосованию, по демократической процедуре,— она очень точно подловила, подсекла эту рыбу.

Лучшее её…

Далеко не всегда писатель кого-то морально осуждает или оправдывает. Смешно искать в текстах художника всегда расстановку моральных прежде всего акцентов, тем более что мораль, вообще-то, люди придумали именно для самообуздания. А вот думать о смысле жизни и как-то это совмещать с моралью — это довольно трудно.

Это рассказ… Вот это важно, что вы об этом спросили, потому что этот рассказ вызывает примерно такое же количество вопросов и разнообразных толкований, как «Хорошего человека найти нелегко» Фланнери О'Коннор. Этот рассказ очень похож. Это рассказ об, условно говоря, хорошем человеке, столкнувшемся с абсолютным злом. И вот очень многие задают себе вопрос. Вот бабушка в…

Вот что касается фэнтези. Понимаете, какую-то великую роль этого жанра, не столь мною любимого, я осознал в середине 90-х, когда наш собеседниковский Руслан Козлов дал почитать свой роман «Остров Буян». Я от кого угодно мог ожидать такой роман, но Козлов – известный политический журналист, он редактировал «Смену» ленинградскую, он автор первой публикации о «Митьках», он и открыл их как течение. Он был автором первого ответа Нине Андреевой на «Не могу поступиться принципами». Когда все замерли, думая, что это произошел поворот в правительстве, а вот Козлов взял и написал очень резкую и язвительную статью «Не могу молчать».

Я знал его как очень сильного публициста. Он замечательно писал,…

Я высоко, положительно оцениваю эту пьесу. Я читал мнения многих фанатов. В «Новой газете» в понедельник у меня выйдет большой разбор этого произведения, я постарался без спойлеров. Мне там два момента особенно понравились. Понравилось, что главная злодейка — всё-таки женщина. Этого со времён Миледи не было. Не сочтите это за спойлер, это для меня важно. Ну и потом, какие спойлеры? Всё это давно напечатано в Сети.

Что касается второго важного для меня открытия. Там потрясающе дана тема родительского бессилия, когда ты понимаешь, что ты хочешь мальчика своего или девочку защитить от боли, а Дамблдор с портрета отвечает: «Боль должна прийти. И она придёт». И тогда почти буквально…

Ребята, я не вижу принципиальной разницы. Я с детьми говорю так, как со взрослыми. Вот как раз сегодня студенты – и меня это очень тронуло – пришли на встречу с русским лектором, и один мне прямо сказал: «Я впервые после ваших семинаров почувствовал ужас ответственности, взрослый ужас жизни». Я этого совсем не хотел, но в каком-то смысле, наверное, и хотел.

Я не вижу разницы между студентом и профессором, а может быть, студент еще и лучше. Я не льщу молодым, не пытаюсь к ним подольститься. Слава богу, у нас неплохие отношения. Я не вижу принципиальной разницы между взрослыми и детьми. Я со своим сыном Андреем всегда говорил как со взрослым. Может быть, иногда слишком жестко. И с Шервудом та же…

Во-первых, они хорошо написаны, быстрое действие... Во-вторых... Это хороший вопрос, я сам не знаю, я даже Харлану Кобену не мог объяснить, чем меня цепляют его романы, он тоже очень удивился. Меня цепляет то, что стартовая ситуация большинства его романов (сейчас вышел новый, который называется «Дураков нет») – это или внезапное исчезновение персонажа, или его внезапное появление. Ребенок внезапно появляется на стоянке парковки, а где он был, куда его родители делись, – не понятно.

Меня вообще цепляют истории с тайнами, но, если говорить серьезно, одна из самых больших тайн, это как цветение в разные сроки, такой приспособлительный механизм растения... Люди исчезают из поля зрения…

Поскольку у меня сегодня поменьше времени на Алексея Толстого (он сегодня тема лекции), я начну о нем говорить заранее. Алексей Н. Толстой свой пиковый писательский период переживал в 20-е годы, более того, в их первой половине, когда он попал под эпоху, соответствующую его темпераменту. Разговоры о том, что ему соответствовал здравый, простой, народный реализм и что он как бы отстаивал норму среди перверсий Серебряного века, – он, может быть, норму эту любил, но сам ее не выражал отнюдь. Чувство, что он возрождал традиционный реализм среди «Подземной клюквы» (как называлась у него «Бродячая собака» в «Егоре Обозове»)… Понимаете, Егор Обозов не зря был влюблен в роковую женщину Серебряного века,…