Мне очень нравятся стихи Рождественского и Симонова. Означает ли это, что у меня плохой вкус?

Слушайте, образ проницательного и принципиального Зощенко — это вы оставьте для людей невежественных. Зощенко — человек со страшной душевной болезнью, с которой он боролся всю жизнь. Трудно её определить. Тут была и ипохондрия, и приступы чёрной меланхолии, и роковая неуверенность в себе. Он, конечно, не верил, что там дают чай с печеньем, но в то, что там происходит великая перековка, он верил.

Вы правильно упомянули, кстати говоря, Горького. Он, как и Горький, верил в то, что человек должен стать объектом принципиальной перековки, переплавки, потому что изначально проект «Человек» несовершенен. А вот когда он проходит через такие трансформации, которые, скажем, имеются в коммуне…

Не иронично он высказывался. Понимаете, не надо об этом так говорить. Вот давайте про исторические его произведения. Ошибочно было бы думать, что «Голубая книга» — сатирическое произведение. Зощенко — абсолютно искренне полагал, это было у него, я думаю, умозрительное убеждение, но вполне искреннее, что время литературы серьезной прошло. Потому что массовым читателем ХХ века является обыватель. Конечно, время утонченной, изысканной, серьезной литературы, какой была литература символистов, взрастившая, вскормившая Зощенко, это время прошло. В «Мишеле Синягине» это сказано открытым текстом.

Время утонченных ценителей, серьезных людей вытеснилось. И для Зощенко одной из…

Ну слушайте, какая там Нобелевка? Если вы имеете в виду «Легкий способ бросить курить» – да, это написано весело. Но даже учитывая традицию Нобелевской премии постоянно расширять жанровую палитру, вряд ли такое пособие по здоровому образу жизни, может рассчитывать когда-либо на Нобелевскую премию. Аллен Карр был безусловный гуманист, он был добрым человеком. И безусловно, его книги, направленные на избавление от аддикций, имеют какой-то прагматический эффект. Неслучайно, одним из десяти триггеров, которые заставляют книгу быть интересной, я называю прагматику. Последним бестселлером на Земле будет кулинарная книга. Это безусловно так.

Но если вас интересует разрушение…

Знаете, я от вас впервые о нем слышу. Разумеется, я стихи прочту, если найду в сети. Если нет, схожу в библиотеку, не проблема. Впервые слышу об этом поэте. Вообще, это гениальное, конечно, сочетание — Освальд Плебейский. Это примерно как Анна Ахматова, узнав о поэте Роберте Рождественском, сказала: «На то ты и поэт, чтобы придумать себе достойный псевдоним». Ей «Роберт Рождественский» показалось именем довольно оксюморонным. Но «Освальд Плебейский» — это уже такой оксюморон, что это стоит любого псевдонима. Кстати, я слышал, что у одного из популярных сегодняшних поэтов (не будем уточнять), настоящая фамилия Запоев. Думаю, что отказаться от такой фамилии — это тоже мощный поэтический…

Это очень легко объяснить, потому что для Зощенко вся идеология фашизма строилась на манипулировании людьми. Это отчасти верно. То есть это не все, но это отчасти верно. Поэтому культ разума, культ самоанализа, культ самоконтроля, вообще очень присущий модерну — а Зощенко был убежденный модернист,— это в его повести «Перед восходом солнца» особенно важно. Почему «Перед восходом солнца»? Потому что перед началом новой эры, в которой человек будет самодостаточен. Понимаете, в которой человек будет полностью подвластен своему разуму. А фашизм — это торжество бессознательного, по Зощенко, это торжество инстинкта, рефлекса. Он решил свою внутреннюю жизнь целиком подставить под контроль ума,…

Согласен с Корнеем Чуковским и с Александром Жолковским, кстати, что лучшее, что написал Михаил Зощенко,— это короткие рассказы из «Перед восходом солнца», иллюстрирующие его теорию. Но когда-то Корней Чуковский ему неосторожно сказал: «Надо бы эти рассказы вышелушить из книги и напечатать отдельно»,— на что Михаил Зощенко с невыразимым презрением ответил: «Вышелушить? Как это вышелушить?!» Для него самым главным в книге были его весьма сомнительные теоретические выводы.

Мне же кажется, что здесь имеет место, как это называл Лев Толстой, так называемая «энергия заблуждения». Человек верил в свои весьма относительные и, по-моему, по большей части довольно наивные и плоские…

Он мне нравился в детстве, а сейчас я плохо к нему отношусь. Мне грех это говорить. Он человек был хороший, трогательный по-своему был человек. Знаете, по дочерям его очень видно, что он был человек хороший, и по жене его, Алле Киреевой. Он был добрый, но в стихах его ужасное количество демагогии, и по-настоящему хороших стихов у него мало. Но они были, штук 20–30 я бы набрал, и даже наизусть бы кое-что вспомнил.

Я очень хорошо помню, как Лёня Филатов, Леонид Алексеевич, большой мой друг старший, читал мне… Уже больной Филатов, уже через многое прошедший. Правда, он в последние-то годы выздоравливал. Когда почку пересадили, он стал почти прежним. И я помню, как больной-больной, с трудом…

Он возник, потому что Белинский не читал второго тома «Мертвых душ». Вот, понимаете, какая штука? У Михаила Эпштейна, очень мною любимого, у него есть очень зрелая мысль о том, что художника всегда можно уподобить беременной женщине. Надо очень его беречь. Потому что мы не знаем, что он родит, что там внутри. Мы не знаем будущей судьбы этого ребенка, но можем его изуродовать в утробе. Белинский реагирует на «Выбранные места…», и это понятно. Но вот, к сожалению, почти никто, даже Игорь Золотусский, предпринимавший попытки реабилитировать эту книгу, они не проследили соотношения, сложного соотношения между этой книгой и вторым томом «Мертвых душ».

Мне представляется, что второй том…