Мне кажется, что мои студенты на удаленном выполняют задания с большим энтузиазмом и задором. Неужели будущее за этим?

Двоякую. Во-первых, он расчищает место, взлетая, а во-вторых, он дает замечательную интермедию про бабу Зою, которая считается святой, потому что она всегда доливает до черты. «Она святая!» — говорят в очереди, и в этот момент пивной ларек на пивных струях взлетает и уносится в космос, а баба Зоя, оказавшись в безвоздушном пространстве, говорит себе: «Ничего, блокаду пережили, и это переживем». И прекрасно выживает. Это такой образ петербургской гордости, она очень петербургский персонаж, и мне очень нравится эта история.

Ну, таких женщин не может не быть, они будут всегда. Понимаете, есть такой… Как бы меня не упрекнули в сексизме. Очень я этого боюсь. Есть такой женский тип довольно интересный, который отличается удивительной жестокостью и властностью при полном непонимании цены. Вот на патриотических форумах, кстати, очень многих, когда какой-нибудь очередной вояка начинает исповедоваться в своих сентиментальных чувствах, обязательно появляется женщина в возрасте этой Серафимы и пишет: «Сердечко моё светлое!» Особенно это о человеке, который очень многих поубивал или хочет поубивать, и при этом занимается активной благотворительностью или рефлексирует на тему либерального…

Он сломлен, он смирился. Понимаете, очень многие тогда, не только Вяземский, но вот и Житинский в частности, видели гораздо больше опасностей в сопротивлении, чем в непротивлении. А с другой стороны, скажем, Александр Кабаков тогда в «Подходе Кристаповича» очень убедительно (тоже подпольная была проза, не напечатана тогда была, ну, те же самые восьмидесятые годы, их начало) доказал, что терпеть гораздо более растлительно для души, чем сопротивляться. Вот у Вяземского и отчасти у Житинского в «Потерянном доме» (помните, где герой переступает через гору дерьма, вот этот создатель тайной народовольческой организации) опасность борьбы. Да, наверное, Вяземский прав. Так начнёшь бороться —…

Ну вот, слава Богу. Значит, вы заинтересовались, вас задело, вас раздражило. Значит, вы вернетесь к этой книге, перечитаете ее. Вообще, контакт с настоящим искусством — всегда ожог. Всегда, когда первый раз читаешь Петрушевскую, слушаешь Матвееву, смотришь Муратову, возникает ощущение «что в этом находят?». Потом это начинает будоражить, такой гвоздь засел. Я знаю массу людей, которых раздражает книга Житинского. Но они перечитывают эту книгу, они не могут от нее уйти. Вообще книга Житинского — это самая масштабная метафора и советской эпохи, и конца советской эпохи, и Советского Союза, и человеческой души, и дома. Самый масштабный русский роман 1980-х годов. Сказал бы — второй половины…

Если вы имеете в виду сцену между писателем и Сашенькой, то она отражена там абсолютно. Да, Житинский был вот такой. «У него сказано: «Кого же мне любить? Таких же слепцов, как я, таких же глупцов, таких же трусов и себялюбцев. Я не люблю мужчин, потому что они самцы, я не люблю женщин, потому что они продажны, я не люблю детей, потому что из них вырастают мужчины и женщины». У него бывали такие настроения. Но на самом деле Житинский, скорее, склонен был жалеть человека и гордиться человеком. У него было к миру такое, скорее, бесконечно сострадательное отношение. Пессимистом он не был, он был печальным человеком. Вот это очень важная градация. Это Окуджава так о себе однажды сказал: «Я не пессимист, не циник…

«Плывун» — это продолжение «Лестницы», довольно печальное. Продолжение судьбы Пирошникова 20 лет спустя, последний законченный роман Житинского. Это книга, которая заканчивается таким приходом к богу и неуверенности в том, что мы богу такие нужны. Житинский кольцом замкнул свой писательский путь, его первая большая вещь — «Лестница», а последняя — это продолжение, «Плывун». «Лестница» — это роман о том, как из дома нельзя выйти, а «Плывун» — это роман о том, почему этот дом нельзя перестроить, возродить, почему он обречен. Что может с нами случится после того, как… Надо сказать, вообще концепт дома для Житинского принципиален. Это, можно сказать, главная его идея. Отсюда и «Потерянный дом, или…

Наверное. Но этот синклит там нужен, потому что для Александра Житинского литература была одной из форм религиозного служения. И поэтому загробное существование текста для него — это такой прообраз бессмертия души. Многие, в том числе Иван Новиков в первой рецензии на этот роман писал о том, что синклит написан плохо, хуже, чем остальное. Булат Окуджава, Анна Ахматова, Александр Блок — они слишком узнаваемы, во-первых, и слишком хрестоматийны, во-вторых. Понимаете, у Александра Галича тоже не очень хорошо написаны «Литераторские мостки». Александр Галич, когда говорит о литературе, всегда хрестоматиен. Но меня это в Александре Житинском не раздражает. У него вообще безупречный вкус, он…

Нет, смысл главы «Плов» совершенно в ином. Смысл главы «Плов» в том, что люди, обладающие национальной культурой, национальными корнями, более устойчивы к соблазнам. Это то, о чём говорил Фазиль Искандер: «Социальное ярче, а национальное крепче». Понимаете, в нас национальное сидит глубже. У них есть традиция, и эта традиция их спасает. А Джеймс Демиле — современный человек (более тонкий, более толерантный, более добрый), но он традиции лишён, он утратил эту традицию, он утратил дом. Об этом Александр Житинский и говорит, что кризис Советского Союза будет сопряжён с утратой дома, и его легче переживут те, у кого есть вот эта внутренняя опора — традиционалистская, архаическая, безусловно. Тот…

Да как заниматься? Понимаете, заниматься — нет. Оно умеет заниматься ею, к сожалению, только как палач занимается жертвой. Вот это неправильно. Он занимается ею, да, но это не то. Государство умеет запрещать, репрессировать, жестко учить, ограничивать, рестриктировать. Но заниматься молодежью — это значит ей не мешать, во-первых, и давать ей возможности для развития, во-вторых. Молодежь сама, понимаете, находится в том ещё возрасте, когда для нее расти естественно. Не надо помогать рису расти, как во вьетнамской сказке, где дурак помогал рису расти — он выдергивал его из земли. Не надо помогать. Вы не мешайте рису расти — и тогда все будет замечательно. Надо давать детям развиваться, давать им…

Да она изменилась в том смысле, что раньше школа была приоритетом, а сегодня финансируется по остаточному принципу и гораздо меньше всех интересует, чем оборона. Все хотят немедленно восстановить русский мир, как им это представляется, и получить преференции по ялтинскому образцу. А мне кажется, что прав был Кеннеди, сказавший, что космическая гонка выиграна за школьными партиями. Мы можем сегодня стать лидерами, если мы построим лучшее в Европе, лучшее в мире образование. А почему мы должны становиться лидерами исключительно в гонке вооружений, в которую нас якобы втягивает Америка, мне не понятно.

Школа, к сожалению, перестала быть центром, средоточием мечтаний населения.…