Мне кажется, при всем общественном внимании к его наиболее популярным сочинениям, к «Покровским воротам», он недооцененный автор. Я не говорю о его блистательных сценариях типа «Гроссмейстера» или «Человека ниоткуда» (вот уж была несчастная судьба у картины, после этого Рязанов не снял ни одной эксцентрической комедии, а мне кажется, он был рожден это делать, во всяком случае, в молодости), но Зорин написал две вещи, даже три, пожалуй, сделанные на один сюжет — «Адвокат», «Алексей» и «Пропавший сюжет». Это о том, что его мучило больше всего.
В силу своего ума и в силу скептического своего взгляда на реальность он не мог ничем увлечься до конца. Совершенно прав Драгунский, что он был никогда ни с кем.
Зорин не мог быть с кем-то, не мог встать на чью-то сторону, на чью-то позицию. Он обладал абсолютным отторжением любого радикализма, но он любил этих людей, он ими любовался. У него в «Адвокате» герой защищает таких условных — они узнаются — «Пусси Райот». Вот у него в «Алексее» адвокат защищает диссидентку, вот у него в «Пропавшем сюжете» обыватель пытается переубедить бомбистку. Он чувствует к ним именно такую эротическую страсть, жертвенность такую, женская жертвенность, вечная жертвенность его очень привлекает. Но их огнеглазость, их уверенность в своем выборе, их определенная, рискну сказать, пошлость, конечно, такой уверенности в своей правоте,— это его отпугивает. Он страстно желал бы этих людей переубедить.
Он говорил, что главная мысль «Царской охоты» — великой, кстати, пьесы, где впервые высказана была вот эта мысль, что великой державе застой опасней поражения (впервые в 1974 году произнесено слово «застой» применительно к эпохе — вот интеллект был у человека); так вот, в «Царской охоте» главная мысль, как он считал, что женщина должна лежать в объятиях мужчины; условно говоря, «занимайтесь любовью, а не интригами». Но вместе с тем Зорин не всегда был верен этому скептическому воздержанию, и тогда доставало и его.
И тогда появлялась «Римская комедия», слетевшая со сцены БДТ. Это лучшая, любимая роль Юрского. Несыгранный Дион был его трагедией, как Гамлет несыгранный был трагедией Ливанова. Я не сравниваю пьесы, я говорю о масштабе этого запрещения. «Медная бабушка» — это пьеса такого дикого раздражения. Как Слепакова когда-то сказала о Крячко, что «Битые собаки» — это книга усталой ненависти. Я боюсь, что «книга усталой ненависти» — это можно сказать и о «Медной бабушке». Это пьеса, где монолог Пушкина, обращенный к друзьям,— это такая кипящая желчь! Пресловутая зоринская терпимость, толерантность,— нет, он был человек, дико ненавидевший конформизм, дико ненавидевший людей комфорта. И вот это понимание подлости любого приспособленчества было в нем сильнее скепсиса априорного, и «Медная бабушка» — это пьеса о проклятии тоталитаризма, это «медная бабушка», которая нависла над страной, которая над всей судьбой гения висит и говорит: «Нет, туда нельзя, сюда нельзя». Эта пьеса была, наверное, самая крамольная из всего, что он написал. И сколько бы он ни упивался пьесой «Граф Алексей Константинович», где подчеркивает какое-то счастье быть ни с кем, но это не означает быть со всеми, это не означает приспособленчества.
Зорин-сатирик — это замечательное направление его творчества. Он умел ненавидеть. И пьеса «Цитата», и великолепная поздняя комедия «Маньяк», которая очень раскрывает природу сегодняшнего отношения к государственности. Там пошел слух, что в районе действует маньяк. И все женщины влюбляются в него и мечтают встретить его на пути. Там главный герой выдает себя за маньяка какое-то время, и, когда он разоблачает себя, он вызывает такое разочарование! Это очень точно.
Эта пьеса, конечно, очень жестокая комедия с большими гротескными преувеличениями, но как же точно она ловит эту тоску по силе, вот это очарование силы, притягательность патологии. Как же Зорин это ненавидел, братцы! Как он сильно по этому прошелся. Конечно, он ненавидел и безвкусицу, и глупость, и самоупоение революционеров, но революционеров он любил и к ним он тяготел. Именно поэтому «Пропавший сюжет» — это такая горькая пьеса. Я думаю, лучшая его пьеса. Именно поэтому мужчина у него, как в «Варшавской мелодии», всегда конформист, а женщина всегда свободна. Вот, может быть, мечтой о такой женщине и продиктовано вся лучшая русская литература.
