Какие экранизации Льва Толстого самые удачные?

Есть гениальные блокбастеры. Весь большой стиль Голливуда – «Бен-Гур», «Лоуренс Аравийский», «Доктор Живаго». Блокбастер может быть чрезвычайно умным и талантливым. Ну а что, фильмы Мела Гибсона – это не блокбастеры, «Апокалипсис» в особенности? Но там ставится серьезная проблема и серьезно решается. Так что нет, блокбастер совсем не обречен быть поверхностным развлечением. В конце концов, «Война и мир» Бондарчука – фильм, который я не очень люблю, но признаю его достоинства, – именно блокбастер. В этом качестве он и был награжден.

Больше всех в его фильмах я люблю всё-таки «Избранных» — в том смысле, что это, по-моему, в каком-то отношении наиболее трезвая и предсказательная его картина, не имеющая, конечно, никакого отношения к роману того диктатора, кажется, который это сочинил. Там только имя барона — Б.К. Одна из лучших ролей Филатова и одна из лучших ролей Друбич, конечно. Но я люблю очень и «Станционного смотрителя», насколько я помню, телевизионного. Я очень люблю «Наследницу по прямой» — по эмоции, по ощущению. «Чужая белая и рябой», которую считают лучшей его картиной многие, почему-то не трогает меня совсем. А вот что касается «Чёрной розы» — я не люблю эту картину, но мне нравятся в ней некоторые гениальные…

Их довольно много, и к ним я отношусь по-разному, но лучшим его произведением я считаю дневник как самое исповедальное произведение. Я очень люблю его многие тексты, такие, как «Весна света», такие замечательные зарисовки. Кстати, у него удивительно зоркий глаз, он замечательно все чувствовал, но я не большой любитель природы… то есть природоязыческого отношения к природе. Мне близок Пришвин «Осударевой дороги», то есть Пришвин, который рефлексирует над собственной жизнью. Мне кажется, что дневники — это лучшее, что им написано.

Этот вопрос довольно понятный. Это фильм же о модерне, о том самом. И «Роль» — наверное, один из самых точных фильмов об этом. Человек захотел стать другим, захотел продлить возможности искусства, расширить их, точнее, до жизнетворчества. Захотел стать другим человеком, прожить иную жизнь. Вот это, наверное, и есть настоящий модернизм. Потому что пока вы играете, вы все-таки отходите от границы, вы в последний момент успеваете отскочить, а если вы начинаете жить жизнью другого человека — это такая мечта идеального актера. Вот у Михаила Чехова (писали об этом многие) перевоплощение в другого человека доходило до безумия.

Это умеют очень немногие. Природа театра не в том, чтобы изобразить…

Понимаете, я не помню, как это все решается у Сарамаго, да и надо сказать, что книга не произвела на меня большого впечатления. Вот у того же Сарамаго «Слепота», если я ничего не путаю,— да, некоторое впечатление произвела. Так вот, что касается понятия греха и понятия табу. Фрейд вообще из понятия «табу» выводит всю религиозность и все религиозное сознание в «Тотеме и табу». И из него же выводит всякие обсессии, синдромы навязчивых ритуалов, и так далее. Для него и то, и другое — это проявление религиозного чувства, что, конечно, не столько возвышает обссессию, сколько унижает религию.

А вот что касается моего отношения к этому. Я думаю, что идея запрета, как и идея постоянного одергивания,…

Понимаете, если под носителем языка имеется в виду повседневное общение — для меня нет здесь, пожалуй, границы. Два писателя были для меня эталоном. Это Вячеслав Пьецух, чей язык и в книгах, и в повседневном общении был всегда богат, разнообразен и изобретателен. И Валерий Георгиевич Попов — человек, который в устной речи формулирует гениально. Я, пожалуй, не встречал более утонченного и более отважного мастера поэтической и очень точной формулировки. Он как-то умеет тоже обо всем сказать предельно ясно. У Житинского был великолепный язык, так это легко все у него получалось. Он как раз и говорил, что, может быть, это искусство создавать иллюзию легкости в прозе дороже всего, потому что иначе…

Вопрос не так очевиден, как кажется, потому что в политеизме есть своя прелесть, но, к сожалению, в политеизме есть и серьезная опасность. Богов становится слишком много. Монотеизм мне эстетически приятнее, интереснее. И потом, я вижу бога как собеседника, а компания таких собеседников, как боги Эллады, это прекрасно, конечно, но это немножко слишком антропно, слишком человеческое. Мир Роулинг — это мир вполне христианский. Другое дело, что магия и религия — это разные вещи, и она правильно делает, когда их не смешивает. Но одно совершенно не исключает другого.

Магия у Роулинг — это всего лишь очень качественное техническое приспособление, владение которым, безусловно, требует…

Кортнев — это вообще интересное явление в русской поэзии. Я так заметил, что в последнее время меня больше привлекают поэты поющие — последние лет 40. Щербаков, естественно, Кортнев, Паперный, которого я считаю очень большим поэтом. Мне по-прежнему люто интересно, что делает Ким. Ну и Оксимирон — это тоже музыка.

Это связано, наверное, с тем, о чем говорил Бродский — что русская поэзия в своих ближайших исканиях будет прежде всего искать в области просодии. С просодией связано развитие — и рэп, и музыка. У Кортнева очень прихотливая строфика, связанная с такой же прихотливостью его фантазии. Богушевская, которую я считаю, кстати, очень большим поэтом. Это всё связано именно с…

Знаете, довольно неожиданная такая история. Ваня Чекалов, молодой совершенно человек, но уже два романа благополучно написавший и поучаствовавший с командой в нашем «Финале» и «Последнем ветеране»,— он в свои двадцать лет затевает молодежный журнал с группой единомышленников. Мне кажется, если вы ему будете присылать свои тексты, такие молодежные (не обязательно молодежные; будем считать, что это журнал для людей до тридцати)… Он электронный журнал задумал; не знаю, какой у него, собственно, вкус, но мне кажется, что у него все в порядке со вкусом.

Ваня вообще очень умный, и проза его мне кажется замечательной. Для двадцати лет это просто какой-то мыслитель совершенно неожиданный.…