Как вы относитесь к творчеству Юрия Вяземского? Согласны ли вы с его словами к сборнику «Бэстолочь»: «Многие мои читатели пишут, что герои не устарели»?

Передонов – нет, наверное, знаете, какие-то люди, делающие сознательное зло. Передонов – мелкий бес. А вот такие персонажи вроде Мордаунта из «Трех мушкетеров». Но это инфантильный очень выбор.

Я боюсь, что тип человека, который я ненавижу (тот, кто высмеивает чужие слабости, злораден, ненавидит чужую слабость, не способен к умилению, а только к нанесению ударов по самому больному месту).

Я думаю, что у Юрия Вяземского в «Шуте» этот тип обозначен. Я с ужасом узнал от Юрия Павловича, что это автопортрет. Потому что Вяземский не такой. Но вообще говоря, шут – это тот герой, которого я ненавижу. Но в фильме Андрея Эшпая – это семейная картина, гениальный фильм абсолютно, мало кому…

Он сломлен, он смирился. Понимаете, очень многие тогда, не только Вяземский, но вот и Житинский в частности, видели гораздо больше опасностей в сопротивлении, чем в непротивлении. А с другой стороны, скажем, Александр Кабаков тогда в «Подходе Кристаповича» очень убедительно (тоже подпольная была проза, не напечатана тогда была, ну, те же самые восьмидесятые годы, их начало) доказал, что терпеть гораздо более растлительно для души, чем сопротивляться. Вот у Вяземского и отчасти у Житинского в «Потерянном доме» (помните, где герой переступает через гору дерьма, вот этот создатель тайной народовольческой организации) опасность борьбы. Да, наверное, Вяземский прав. Так начнёшь бороться —…

Мне случалось с Игорем Старыгиным обсуждать примерно смысл, который заложен в фильм «Доживём до понедельника», потому что это непростая картина, это фильм о крахе романтизма 60-х годов. Старыгин очень чётко формулировал замысел фильма: «Это фильм об историке, который устал преподавать эту историю». То есть об историке, который устал от повторяющихся штампов, устал от бесполезности его работы. Помните, он говорит: «Мой КПД мог бы быть гораздо выше». Там драма в другом. Генка Шестопал — он же поэт, романтик, вполне себе положительный герой, который противостоит Косте Батищеву, пытаясь каким-то образом утвердить всё-таки прежние романтические ценности. История Вали…

По-моему, он блестящий совершенно автор, и особенно ранние его сочинения мне нравятся. Я знаю, что для писателя сомнительный комплимент, когда хвалишь его ранние вещи. Но мне очень нравились и «Сладкие весенние баккуроты». Очень жаль, что этот цикл не завершен, надеюсь, он его еще закончит. Но Вяземский великолепный парадоксалист, он ставит острые проблемы, он психолог, его рассказ «Бэстолочь» потряс меня когда-то.

Мне очень жаль, что он так много времени уделяет науке и так мало времени художественному творчеству, но я когда-то с живейшим интересом читал первые два (тоже из семи задуманных) тома «Вооружение Одиссея», где он идеи отца развивает. Нет, он блестящий писатель, и всегда…

А это всегда так бывает. Если вы долго защищаетесь от мира, он начинает стрелять по своим. Что касается того, почему появилась такая вещь. А это появился такой советский мальчик, страшный представитель последнего поколения, людены и их шутены. Вяземский же это как раз — тоже представитель великого поколения, родившийся одновременно с Пелевиным, вот с Щербаковым, родившиеся в начале 60-х, ну или в конце 50-х. Они родились для великих дел, они очень умные. И выродившаяся империя в них вдохнула все свои умения. Но как-то им не пришлось этого применить. Их жизнь переломилась.

Шут — это человек, который живет в мире тотального цинизма, тотальной подмены. А чего вы от него ждете? Вы ждете от него…

Юрий Козлов — сын известного соцреалиста, тоже, кстати, большого патриота,— это редактор «Роман-газеты». Как же он остается без внимания? Он даже вполне себе пользуется этим вниманием. Понимаете, тут какая вещь? Юрий Козлов — один из замечательных примеров того, как ложная идея губит талант. Он начинал-то ведь очень неплохо. У него был прекрасный подростковый, юношеский роман «Изобретение велосипеда», характерный для 70-х годов напряженный отроческий эротизм, ну и много всяких других замечательных вещей. «Изобретение велосипеда» — да, это была неплохая книжка. «Воздушный замок» — замечательная была повесть в «Юности».

Он все описывал таких молодых людей, выросших в элитарных…

Сам Вяземский насколько я знаю, так не считает. Мы с Юрием Павловичем друзья, хотя и очень по-разному смотрим на вещи. «Шута» я считаю великой книгой. Шут не трикстер, потому что в основе поведения трикстера лежит милосердие. Трикстером является учитель. Вот в нем есть трикстерские черты.

Вообще настоящий трикстер — это Джонни Смит из «Мертвой зоны», романа, который мать так любила. И не просто любила. Он же выходил в «Иностранке» в 3-х номерах. 2 номера я принес, а 3-го еще не было. И окончание романа она увидела во сне. Вот как-то она угадала, что этот Грег Стилсон схватит ребенка и им прикроется. Это чудо какое-то! Я когда Кингу об этом рассказал, он сказал: «Ну, со мной всегда так».…

Вот что касается фэнтези. Понимаете, какую-то великую роль этого жанра, не столь мною любимого, я осознал в середине 90-х, когда наш собеседниковский Руслан Козлов дал почитать свой роман «Остров Буян». Я от кого угодно мог ожидать такой роман, но Козлов – известный политический журналист, он редактировал «Смену» ленинградскую, он автор первой публикации о «Митьках», он и открыл их как течение. Он был автором первого ответа Нине Андреевой на «Не могу поступиться принципами». Когда все замерли, думая, что это произошел поворот в правительстве, а вот Козлов взял и написал очень резкую и язвительную статью «Не могу молчать».

Я знал его как очень сильного публициста. Он замечательно писал,…

Я высоко, положительно оцениваю эту пьесу. Я читал мнения многих фанатов. В «Новой газете» в понедельник у меня выйдет большой разбор этого произведения, я постарался без спойлеров. Мне там два момента особенно понравились. Понравилось, что главная злодейка — всё-таки женщина. Этого со времён Миледи не было. Не сочтите это за спойлер, это для меня важно. Ну и потом, какие спойлеры? Всё это давно напечатано в Сети.

Что касается второго важного для меня открытия. Там потрясающе дана тема родительского бессилия, когда ты понимаешь, что ты хочешь мальчика своего или девочку защитить от боли, а Дамблдор с портрета отвечает: «Боль должна прийти. И она придёт». И тогда почти буквально…

Ребята, я не вижу принципиальной разницы. Я с детьми говорю так, как со взрослыми. Вот как раз сегодня студенты – и меня это очень тронуло – пришли на встречу с русским лектором, и один мне прямо сказал: «Я впервые после ваших семинаров почувствовал ужас ответственности, взрослый ужас жизни». Я этого совсем не хотел, но в каком-то смысле, наверное, и хотел.

Я не вижу разницы между студентом и профессором, а может быть, студент еще и лучше. Я не льщу молодым, не пытаюсь к ним подольститься. Слава богу, у нас неплохие отношения. Я не вижу принципиальной разницы между взрослыми и детьми. Я со своим сыном Андреем всегда говорил как со взрослым. Может быть, иногда слишком жестко. И с Шервудом та же…