Как вы относитесь к творчеству Юрия Вяземского? Согласны ли вы с его словами к сборнику «Бэстолочь»: «Многие мои читатели пишут, что герои не устарели»?

Передонов – нет, наверное, знаете, какие-то люди, делающие сознательное зло. Передонов – мелкий бес. А вот такие персонажи вроде Мордаунта из «Трех мушкетеров». Но это инфантильный очень выбор.

Я боюсь, что тип человека, который я ненавижу (тот, кто высмеивает чужие слабости, злораден, ненавидит чужую слабость, не способен к умилению, а только к нанесению ударов по самому больному месту).

Я думаю, что у Юрия Вяземского в «Шуте» этот тип обозначен. Я с ужасом узнал от Юрия Павловича, что это автопортрет. Потому что Вяземский не такой. Но вообще говоря, шут – это тот герой, которого я ненавижу. Но в фильме Андрея Эшпая – это семейная картина, гениальный фильм абсолютно, мало кому…

Он сломлен, он смирился. Понимаете, очень многие тогда, не только Вяземский, но вот и Житинский в частности, видели гораздо больше опасностей в сопротивлении, чем в непротивлении. А с другой стороны, скажем, Александр Кабаков тогда в «Подходе Кристаповича» очень убедительно (тоже подпольная была проза, не напечатана тогда была, ну, те же самые восьмидесятые годы, их начало) доказал, что терпеть гораздо более растлительно для души, чем сопротивляться. Вот у Вяземского и отчасти у Житинского в «Потерянном доме» (помните, где герой переступает через гору дерьма, вот этот создатель тайной народовольческой организации) опасность борьбы. Да, наверное, Вяземский прав. Так начнёшь бороться —…

Мне случалось с Игорем Старыгиным обсуждать примерно смысл, который заложен в фильм «Доживём до понедельника», потому что это непростая картина, это фильм о крахе романтизма 60-х годов. Старыгин очень чётко формулировал замысел фильма: «Это фильм об историке, который устал преподавать эту историю». То есть об историке, который устал от повторяющихся штампов, устал от бесполезности его работы. Помните, он говорит: «Мой КПД мог бы быть гораздо выше». Там драма в другом. Генка Шестопал — он же поэт, романтик, вполне себе положительный герой, который противостоит Косте Батищеву, пытаясь каким-то образом утвердить всё-таки прежние романтические ценности. История Вали…

По-моему, он блестящий совершенно автор, и особенно ранние его сочинения мне нравятся. Я знаю, что для писателя сомнительный комплимент, когда хвалишь его ранние вещи. Но мне очень нравились и «Сладкие весенние баккуроты». Очень жаль, что этот цикл не завершен, надеюсь, он его еще закончит. Но Вяземский великолепный парадоксалист, он ставит острые проблемы, он психолог, его рассказ «Бэстолочь» потряс меня когда-то.

Мне очень жаль, что он так много времени уделяет науке и так мало времени художественному творчеству, но я когда-то с живейшим интересом читал первые два (тоже из семи задуманных) тома «Вооружение Одиссея», где он идеи отца развивает. Нет, он блестящий писатель, и всегда…

А это всегда так бывает. Если вы долго защищаетесь от мира, он начинает стрелять по своим. Что касается того, почему появилась такая вещь. А это появился такой советский мальчик, страшный представитель последнего поколения, людены и их шутены. Вяземский же это как раз — тоже представитель великого поколения, родившийся одновременно с Пелевиным, вот с Щербаковым, родившиеся в начале 60-х, ну или в конце 50-х. Они родились для великих дел, они очень умные. И выродившаяся империя в них вдохнула все свои умения. Но как-то им не пришлось этого применить. Их жизнь переломилась.

Шут — это человек, который живет в мире тотального цинизма, тотальной подмены. А чего вы от него ждете? Вы ждете от него…

Юрий Козлов — сын известного соцреалиста, тоже, кстати, большого патриота,— это редактор «Роман-газеты». Как же он остается без внимания? Он даже вполне себе пользуется этим вниманием. Понимаете, тут какая вещь? Юрий Козлов — один из замечательных примеров того, как ложная идея губит талант. Он начинал-то ведь очень неплохо. У него был прекрасный подростковый, юношеский роман «Изобретение велосипеда», характерный для 70-х годов напряженный отроческий эротизм, ну и много всяких других замечательных вещей. «Изобретение велосипеда» — да, это была неплохая книжка. «Воздушный замок» — замечательная была повесть в «Юности».

Он все описывал таких молодых людей, выросших в элитарных…

Сам Вяземский насколько я знаю, так не считает. Мы с Юрием Павловичем друзья, хотя и очень по-разному смотрим на вещи. «Шута» я считаю великой книгой. Шут не трикстер, потому что в основе поведения трикстера лежит милосердие. Трикстером является учитель. Вот в нем есть трикстерские черты.

Вообще настоящий трикстер — это Джонни Смит из «Мертвой зоны», романа, который мать так любила. И не просто любила. Он же выходил в «Иностранке» в 3-х номерах. 2 номера я принес, а 3-го еще не было. И окончание романа она увидела во сне. Вот как-то она угадала, что этот Грег Стилсон схватит ребенка и им прикроется. Это чудо какое-то! Я когда Кингу об этом рассказал, он сказал: «Ну, со мной всегда так».…

Во всяком случае, он признавался в наличии этих аддикций. Было несколько работ, подробно, особенно на Западе, подробно рассматривающих сексуальные аддикции Хармса. Я помню, что с одним автором такой работы я как-то разговаривал, и, правда, то, что он перечислил как аддикции, казалось мне скорее проявлением нормы. Но с другой стороны, и действительно, для Хармса в это время… Знаете, я что бы рискнул предположить — для Хармса в это время любовь была одним из способов забывать о постоянном страхе. А если у него и были аддикции, то в основном не сексуальные, у него были всякие обсессивно-компульсивные расстройства. Мне Лидия Гинсбург рассказывала, она однажды видела, в общих каких-то гостях — Хармса…

Вот если кто умеет писать страшное, так это Маша Галина. Она живет в Одессе сейчас, вместе с мужем своим, прекрасным поэтом Аркадием Штыпелем. И насколько я знаю, прозы она не пишет. Но Маша Галина – один из самых любимых писателей. И вот ее роман «Малая Глуша», который во многом перекликается с «ЖД», и меня радуют эти сходства. Это значит, что я, в общем, не так уж не прав. В «Малой Глуше» есть пугающе страшные куски. Когда там вдоль этого леса, вдоль этого болота жарким, земляничным летним днем идет человек и понимает, что расстояние он прошел, а никуда не пришел. Это хорошо, по-настоящему жутко. И «Хомячки в Эгладоре» – очень страшный роман. Я помню, читал его, и у меня было действительно физическое…

Гренуя с Фаустом нельзя сравнить именно потому, что Фауст интеллектуал, а Гренуй интеллекта начисто лишен, он чистый маньяк. Мы как раз обсуждали со студентами проблему, отвечая на вопрос, чем отличается монстр от маньяка. Монстр не виноват, он понимает, отчего он такой, что с ним произошло, как чудовище Франкенштейна. Мозг – такая же его жертва. Маньяк понимает, что он делает. Более того, он способен дать отчет в своих действиях (как правило).

Ну а что касается Гренуя, то это интуитивный гений, стихийный, сам он запаха лишен, но чувствует чужие запахи. Может, это метафора художника, как говорят некоторые. Другие говорят, что это эмпатия, то есть отсутствие эмпатии. По-разному, это…