Как вы относитесь к методике Михаила Казиника «Школа будущего»?

Денис Драгунский об этом хорошо писал. Искать везде травму – значит, ставить себя в позицию жертвы, он от этого Бродского предостерегал. Если говорить серьезно, то я не люблю, когда появляется волапюк. Когда появляется система переименований. Когда вместо «стиль» говорят «письмо». «Посттравматическое письмо». Когда сводят все к проблеме гендера или к проблеме травмы, или к фрейдизму, к марксизму. Иными словами, когда одним ключом, в данном случае отмычкой, пытаются отомкнуть все двери. Ну это такое же  отношение к этому всему у меня, как у Набокова фрейдизму, когда тоже пытались все притянуть… Озеро обозначает то же самое.

Не верю в это. Я помню замечательную фразу Валерия Попова о том, что когда ты идешь среди ленинградской классической архитектуры, ты понимаешь свое место, ты знаешь его. Справедливо. Но знаю я и то, что никакая архитектура, к сожалению, не способна создать для человека культурную, воспитывающую его среду. В Европе все с архитектурой очень неплохо обстояло: и в Кельне, и в Мюнхене, и никого это не остановило. И в Австро-Венгрии, в Вене, неплохо все обстояло. И все это уничтожено. И Дрезден, пока его не разбомбили, был вполне себе красивый город. Я не думаю, что городская среда формирует. Формирует контекст, в котором ты живешь.

Другое дело, что, действительно, прямые улицы Петербурга как-то…

Ребенок живет в мире агрессии: ему приходится защищаться от сверстников, от агрессивного взрослого мира, от давления коллектива. Это не так легко, понимаете… Вообще мне кажется, что жизнь ребенка очень травматична. Ребенку тяжелее, чем нам. Об этом у Кушнера есть гениальные стихи.

Там была мысль — в стихотворении «Контрольные. Мрак за окном фиолетов…», — что взрослый не выдержал бы тех психологических нагрузок, которые выдерживает маленький школьник. «Как маленький школьник, так грозно покинут». И, конечно, ребенку приходится жить в мире куда более тревожном и агрессивном, сказочном. Как говорил Лимонов: «Мир подростка полон красавиц и чудовищ, и мой мир тоже».…

Да потому что систем обладает не мозговым, а каким-то спинномозговым, на уровне инстинкта, чутьем на все опасное. «Что делать?» — это роман на очень простую тему. Он о том, что, пока в русской семье царит патриархальность, патриархат, в русской политической жизни не будет свободы. Вот и все, об этом роман. И он поэтому Ленина «глубоко перепахал».

Русская семья, где чувство собственника преобладает над уважением к женщине, над достоинствами ее,— да, наверное, это утопия — избавиться от чувства ревности. Но тем не менее, все семьи русских модернистов (Маяковского, Ленина, Гиппиус-Мережковского-Философова) на этом строились. Это была попытка разрушить патриархальную семью и через это…

В Америке нет понятия «провинция». Оно было во времена фронтиров, когда на передовом крае «молодой Запад» (как называл это Ленин) осваивается, когда эта волна цивилизации как бы катится по Америке. Действительно, тогда все было неравномерно. Но на самом деле, вот сейчас я живу в местности примерно сельской. Стоит проехать три минуты, я оказываюсь в абсолютно городском месте, почти центре города. Соответственно, ощущения провинции у меня нет потому, что я ведь всегда жил, очень много времени проводил в Чепелеве, на даче своей. Или в «Березках», любимом пансионате. И у меня ровно такой же пейзаж здесь, ровно с теми же грибами. Но проблема в том, что до Чепелева час ехать, а иногда и два, в пробках. А…

Я в российской школе преподавал многие годы. Нет, конечно, это не выявляет ни знания, ни способности. Вообще, способности и знания школьника способно выявить только сочинение. Но я понимаю, что я в этом плане в меньшинстве. Сегодня уже и ЕГЭ выглядит непозволительным просветительством. Сегодня надо, чтобы школьник труд и военную подготовку осваивал. Другое дело, что все это очень ненадолго.

Правильно же совершенно написал Иван Давыдов: они же строят Кампучию, они пытаются население сослать в сельскую местность. Грубо говоря, это похоже на проект культурной революции, только в более радикальном варианте: всех – либо к станку, либо к плавильному котлу, который тут же строят во дворе,…

Что будет? Понимаете, тут не так принципиально, однополые они или разнополые. Будет, естественно – в экстремальной ситуации, – взаимопомощь. Люди более склонны к тому, чтобы в критической ситуации помогать друг другу, а не топить друг друга. Так мне рисуется.

Вечная проблема – секс делает человека более зверем или более человеком? По мысли Розанова (у него бывали очень ценные мысли, без снисходительности об этом говорю), человек в сексе становится либо богом, либо животным. Поэтому могло это привести к чудесам взаимопонимания и взаимопомощи. Честно вам скажу: без секса настоящее взаимопонимание мне видится невозможным. Без физического контакта вы не поймете, не почувствуете…

Да мотивирую я очень просто: как я мотивирую студентов, которые не знают, кто такой Петрарка? Я говорю, мол, напишите сонет и подробно объясняю, как написать сонет.

Если школьника сегодня надо мотивировать, говорю очень просто: история — наука точная, которая не заключается в зазубривания дат, история заключается прежде всего в наличии у нее прогностической функции, предсказательной: зная прошлое, мы можем предсказывать будущее. Вот есть такие-то и такие-то, такие-то учения (подробно о них рассказать) об исторических циклах — учение Кондратьева, учение Кузнеца, учение Тойнби, Шпенглера, Гумилева. Вот циклы, и вот история. Марксистская была версия тоже — оказалась…

Нет, конечно. Если брать Генку Шестопала из «Доживем до понедельника», это, скорее, такая цепочка, история фриков. Фрики становятся все более фриковатыми, все более чудовищными. Генка Шестопал, в общем, просто нонконформист, Бессольцева — уже жертва коллективной травли, а Ученик — это уже, в общем, маньяк. Это уже случая mania religiosa. То, что фрики становятся все более невыносимы, а масса все более агрессивна и в каком-то смысле все более отвратительна,— да, этого нельзя не заметить. Но это происходит не потому, что деградирует система образования, а потому, что деградирует общество и людям нечего делать. Понимаете, поляризация в любом обществе — это признак болезни. У меня в «ЖД» была…

Насчёт «лучшие» я не знаю, но объяснить это я могу. Я не говорю, что Хармс был клиническим сумасшедшим. Я повторяю мысль Лидии Гинзбург о том, что у него были чрезвычайно развитые, чрезвычайно навязчивые обсессии. Но, конечно, Хармс потому и писал удачные детские стихи, что сознание его во многом было инфантильно. Инфантильно — не значит примитивно, но это значит, что детская жестокость, детское отсутствие предрассудков, детская остранение есть в его текстах. Ну, перечитайте его рассказ «Меня называют капуцином» и сопоставьте с детскими страшилками — и всё становится понятно. Или «Начало хорошего летнего дня». Или ту же «Старуху», которая у моих школьников вызывает всегда такой безумный…