Где граница между трусостью и осторожностью?

Мне кажется, что всякий стыд как-то облагороживает, облагораживает, как хотите. Есть другой стыд, стыд другого рода… Вот, наконец я могу сказать. Знаете, бывает стыд, описанный Достоевским в «Записках из подполья», когда он не становится источником мучения, а когда он становится источником наслаждения. От такого стыда, от расчесывания гнойных язв никому хорошо не бывает. А стыд, который как-то несколько превращает человека, как с Раскольниковым,— тогда да. Но Раскольников — это не герой «Записок из подполья». Герой «Записок из подполья», мне кажется, в Достоевском присутствовал как страшная возможность. В «Братьях Карамазовых» он сумел его победить и задавить. Но ведь подпольность — это и…

Почему гуманизм? Фундамент человеческой цивилизации — это гуманность. И путать её с гуманизмом не следует. Гуманизм — то есть мировоззрение, которое ставит человека в центр мира,— имеет довольно серьёзные минусы. Я считаю, что действительно человеческая жизнь — это для самого человека не высшая ценность. Он не может, конечно, терпеть, когда ею распоряжаются другие, но сам он имеет право ею распорядиться. И есть вещи, за которые можно её отдать. Это, по-моему, совершенно очевидно. Гуманизм — это всего лишь мировоззрение. Гуманность — это свойство души, это важнейшее человеческое качество, и от него отрекаться ни в коем случае нельзя.

Помните, была большая полемика вокруг устаревшей…

Но это не логотерапия в конкретном смысле, это смыслотерапия. Понимаете, вы можете спастись, если у вас есть смысл, если вам есть зачем жить. Я откуда об этом знаю? Я уже говорил, что журфак находился рядом с психфаком. И субботники у нас были общие, и военная кафедра рядом, и мы постоянно пересекались, и поэтому я про экзистенциальную психологию услышал значительно раньше, чем это стало модным. Да, и о Франкле тоже.

И о том, что надо выдумать себе смысл, Франкл догадался в концлагере, когда доказал, что самая невыносимая, самая утомительная работа — это работа бессмысленная. Он просто выдирает траву, растущую сквозь бетон. Пока вы не придумаете себе, зачем жить, жить будет бессмысленно. Ну,…

Депрессия — модное слово, настоящая депрессия — это совсем неприятно и непривлекательно. А биполярное расстройство — частая смена настроений сплошь и рядом называется этим. Ну, модно стало иметь психоаналитика, заботиться о своем психическом здоровье. Многие, когда им лень, говорят: «Мне неприятно, у меня прокрастинация, у меня плохое настроение, у меня депрессия». «Я не высыпаюсь, у меня биполярка». Это довольно частая вещь. Конечно, очень правильно сказал Уильям Стайрон в «Зримой тьме»: «Депрессия — более серьезное заболевание, чем грипп: от нее умирают чаще». Очень точно сказал о ней Дэвид Фостер Уоллес: «Самое тяжелое в депрессии — гнетущее чувство вины в своем заболевании». «One in…

Я не делаю здесь гендерных различий. Более того, я никого не невротизирую. Я внушаю им некоторое здоровое, как мне кажется, тщеславие. А тщеславие невротизирует само по себе. Они немножко начинают стремиться к чему-то большему. Видеть сны о чем-то большем. Вообще, невротизация детей, если отбросить негативную модальность этого слова, оценочность, это не так уж плохо. Ребенок должен нервничать относительно своего статуса, он должен хотеть быть лучше, в нем должна сидеть конкуренция. Пушкин говорил: «Зависть — сестра соревнования, следственно, хорошего роду». Даже болезненные проявления зависти имеют, в общем, нормальное и, я бы сказал, вполне благородное происхождение. То…

В своем эссе Жолковский говорит, что человек при чтении плачет не от сострадания герою, не от сентиментальных чувств, а это святые искренние слезы восхищения качеством текста. Вот у себя Жолковский заметил такие слезы при чтении «Двух капитанов», которые никаких со стороны читателя сентиментальных чувств не вызывают. Это просто очень хорошо сделано. Значит, нужно просто очень хорошо написать, чтобы качественный художественный текст вызывал слезы и восхищение читательским талантом. Я иногда плачу от текстов, которые совершенно не располагают к сентиментальности, просто это очень хорошо сделано, как, например, пастернаковский «Август» или блоковские стихи из «Седого утра».

Люди любят не ненавидеть. Это совсем другая история. Понимаете, — это ресентимент. Ресентимент — это мораль, построенная на рабстве. Состояние рабства, состояние, когда от вас ничего не зависит, когда вы бьетесь от беспомощности, от бесполезности — состояние рабства приводит, во-первых, к тому, что вы его всё время оправдываете, всё время говорите, что так и надо, что иначе нельзя, что любая попытка перестроить это приведет к крушению мира, и так далее. А самое главное, вы всё время ненавидите. Вы устремлены к смерти. Появляется такой танатоцентризм.

Человек, служащий в армии, всё время ждет, пока закончится это состояние (если, конечно, он не любит находиться в рабстве), и поэтому все…

Да понимание-то у них есть. Понимаете, в чем беда. У них как раз есть понимание сложности реальности — они всё время говорят: «Всё так сложно». Но у них нет нравственного барьера, который позволял бы им воздерживаться от некоторых проявлений конформизма.

Я уже сейчас думаю, что, может быть, исходя из того, что есть, конформизм — не самое большое зло. Но это тоже моя такая конформная природа. В принципе, я всё-таки не хотел бы, чтобы они вписывались в эту ситуацию. А о том, что появилось это поколение 20-летних, я говорю последние лет 10. Но будущее их вызывает у меня серьезный вопрос.

Задача журналиста — да, вы правы — знать немногое обо всем и все о немногом. Это нормальная журналистская задача. У каждого журналиста есть своя тема, но при этом он должен уметь написать репортаж на любую другую тему. Никакой драмы я в этом не вижу. Да, есть такие профессии, которые предполагают популяризацию, широкое знание (его часто называют нахватанностью). При выборе между лисой и ежом, как писал Исайя Берлин, цитируя китайскую поговорку «Лисица знает много разных вещей, еж знает одну большую вещь», мне кажется, что вот я не могу, цитируя это дело, не могу сделать однозначного выбора. Я очень не люблю самодовольных людей, таких «специалистов подобных флюсу» (по Козьме Пруткову), которые…

Конечно, есть. Надо ставить великие задачи, в том числе перед детьми. Необязательно при этом заниматься трудовым воспитанием, а просто делать лучший в мире фотоаппарат, ещё что-нибудь такое. Я думаю, что Корчак, Макаренко и Сухомлинский, конечно,— три главных педагога-практика XX века. Я назвал бы и Сороку-Росинского, моего любимого педагога, но Сорока-Росинский — это слишком индивидуально, там все было слишком «в руках». Он своей теории не построил. Если бы он успел о ШКИДе написать теоретическую работу, то, наверное, она была бы величайшей. Я, кстати, «Республику ШКИД» до сих пор числю среди самых любимых, пристрастно любимых книг. Не в пятерке, но в десятке уж точно.