Драгунская была одной из лучших современных российских писательниц Меня с ней связывала дружба особого рода. Дело в том, что люди, рожденные 20 декабря, действительно имеют между собой некие глубокие сходства. Нам надо компенсировать по мере сил и один из самых темных, коротких дней в году, и праздник самой, наверное, омерзительной в истории спецслужбы.
Но при этом, чтобы как-то противостоять этой тотальной зиме, нужна ослепительная рыжесть Драгунской, ее невероятная яркость, ее умение так ставить слова рядом друг с другом, что они толкались, смеялись, перехихикивались, подмигивали.
Я не знаю в современной литературе более чистого и светлого дарования, при всем при том, что она становилась очень мрачной в последние годы. Но депрессивность эта понятна. Она обусловлена не какими-то внутренними, а сугубо внешними факторами, которые нарастали.
Внутри же у нее, мне кажется, как и у ее брата Дениса, которому я горячо соболезную, как и у ее отца, всегда была необычайно четкая внутренняя иерархия и поразительное душевное здоровье. И благодаря этому и пьесы, и рассказы она писала всё лучше. А ее только что вышедший роман «Туда нельзя» я прочел в рукописи в прошлом году и он, честно говоря, меня потряс. А что долго говорить про Драгунскую? Понимаете, достаточно вспомнить, Господи Боже мой, «Ксюндра и ксятки»:
«Когда я была маленькая, много водилось в наших лесах всякого дивного, невиданного и чудесного зверья. Сейчас таких зверей и в зоопарке не найдешь, и по телевизору не встретишь. Самым чудесным зверем была, конечно, Большая Мохнатая Ксюндра. Жила она на дереве в здоровенной корзине, а на лето переселялась к морю, чтобы загорать и смотреть пароходы.
Ксюндра никогда никого не кусала и не поедала. Она была мирная. Больше всего на свете Ксюндра любила кукурузу, маленькие соленые огурцы и прыгать с разбегу в осенние кучи сухих листьев. Поэтому каждую осень Ксюндра возвращалась в родные леса, сады и парки и прыгала в кучи листьев, которые специально для нее собирали лесники и садовники.
Все очень любили Ксюндру и хотели погладить. Потому что она была для здоровья полезная. Если что-то болит, надо просто пощекотать больное место мохнатым ксюндриным хвостом, и тут же все проходит.
А еще у Ксюндры были всякие младшие родственники — ксятки. Они были пушистые, рыжие и симпатичные, немного похожие на котят. Веселые и маленькие, прямо с ладошку величиной. Ксятки тоже жили в лесах, садах и парках.
И вот однажды осенью проходил по лесам, садам и паркам лесник дядя Саша. Каждую осень он начинал говорить стихами. Это с ним бывало — он уж и к врачу обращался, и головой тряс, ничего не помогало. Вот, значит, проходил дядя Саша по лесу и увидел ксяток.
— Ксятки, ксятки,— сказал дядя Саша,— ну-ка покажите пятки!
Послушные ксятки показали дяде Саше пяточки — розовые, чистые, довольно кошачьи. Ксячьи пяточки дяде Саше понравились, и он сказал:
— Вот за то, что у вас такие чистые пятки, милые ксятки, мы с вами будем сейчас играть в прятки!
И стали они играть в прятки. Только ксятки сразу так спрятались, что больше их уже никто и никогда не мог найти. И милиция искала, и ученые профессора, и юные следопыты. Так и исчезли ксятки из наших родных лесов и дремучих огородов. А вместе с ними и Большая Меховая Ксюндра исчезла, но не потому, что играла в прятки, а так, за компанию».
Вот. Я знаю только одно — что Драгунской не может быть там плохо. Она слишком щедро и слишком безоглядно раздаривала вокруг себя счастье, как бы пошло это ни звучало. Вот есть люди, от которых это счастье исходит. От нее оно исходило. При том, что она была человек трагический, серьезный, очень серьезно ко всему относящийся, раздражительный, едкий, но ничего не поделаешь — вот такой святой. Я очень мало знал святых. Вот она, пожалуй, входит в это число.