Чем вас так заинтересовал Сигизмунд Кржижановский, что вы начали писать о нем книгу?

Он был одним из первых в своем жанре – в жанре  такого позднего мистического реализма. Он как музыкант Берг в «Дворянском гнезде» силится что-то выразить, но это что-то не всегда достигает гармонического совершенства такого. Как и Хармс, это попытка русского Кафки, но у него есть замечательные догадки. Для меня Кржижановский все-таки очень  умозрителен, при всем уважении к нему. Я люблю Кржижановского читать, и не зря Андрей Донатович Синявский называл его одним из своих предшественников, учителей. Мнение Синявского здесь авторитетно, потому Терц – лучший представитель магического реализма  в литературе 50-60-х  и 70-х годов.

Я высоко оцениваю…

Очень интересный писатель, но какой-то роковой недостаток жизни и роковой избыток абстракции лежит на его текстах. Но это понятно: та жизнь, которая была вокруг, в литературу не лезла и, во всяком случае, по его темпераменту к литературе не имела отношения. Немножко он мне кажется умозрительным, немножко суховатым. Но «Клуб убийц Букв» — выдающееся произведение. Как бы то ни было, Синявский считал его крупнейшим (в некоторых отношениях крупнее и радикальнее Платонова) новатором русской прозы.

Нет, он, конечно, не ценнее, потому что «нельзя воспитывать щенков посредством драки и пинков»,— сказал Сергей Михалков, но я все-таки думаю, что благотворность умных эпох не следует недооценивать. В свое время Томас Манн в любимом моем произведении «Роман одного романа», я сейчас ссылаюсь на эту цитату, говорит, что времена абсолютного зла, как например, фашизм, нравственно благотворны, они позволяют определиться. Вот больные времена определиться не позволяют, но когда перед тобой бесспорное, абсолютное зло, на фоне которого даже Сталин добро — помните, говорил Черчилль, что «против такого ада, как Гитлер, я буду на стороне Сталина; более того, если против Гитлера будет…

Понимаете, вечный вопрос о том, почему был разрешён «Тихий Дон» — книга ведь антисоветская по самой сути своей. Кстати говоря, во многих отношениях с нынешних позиций, пожалуй, что даже и русофобской можно было её назвать. «Тихий Дон» был разрешён, как замечательно сформулировал один мой школьник, потому, что это наглядная демонстрация. Если с вашей бочки снять стальной обруч, она мгновенно превратится вот в это, она рассыплется. Если у вас не будет царя, ваше общество превратится в кровавую кашу. «Вам необходим я, потому что иначе вы при первом сигнале срываетесь в самоистребительную бойню». И в этом смысле Сталин мог понять «Тихий Дон» как роман о необходимости авторитарной власти.…

Весь в слезах вернулся мальчик
Летним вечером домой.
«Поскорей,— зовет он маму,—
Поскорей иди за мной!

За воротами я видел
Над рекой табун коней.
Кони шумно тянут воду,
Да и солнце вместе с ней.

Нам от солнышка остался
Только краешек один!».
«Ты не плачь, мой милый мальчик,
Ты не плачь, мой глупый сын.

Сколько свет стоит, мой мальчик,
Конь к воде находит путь,
Но до солнца длинной шеи
Он не может дотянуть!».

Кстати эта же песня явно реминисцируется подсознательно у Кима «Кони хочут пить».

Солнце село за рекою.
Почернел небесный свод.
С громким ржаньем…

Окуджава, как совершенно правильно говорит его жена Ольга Владимировна, ходил в гости со стихотворением, как другие ходят с цветами. Он дарил, раздаривал стихи, и судя по прижизненным сборникам, посвящения менялись часто.

Он вообще без посвящений стихотворения практически не публиковал. Большинство его опубликованных произведений адресованы просто друзьям как подарок. Ну, потому что кому-то понравилось. Ну, потому что что-то ассоциировалось с этим человеком. Вот Ахмадулиной понравилась песенка — он ее посвятил.

То ли дело «Песенка о ночной Москве», которая действительно была посвящена Ахмадулиной, потому что навеяна ее стихотворением

Ах, мало мне другой…

Во время одной из годовщин первого дня путча я приходил к Белому дому в майке с гербом СССР, ведь для меня стояние в 1991 году у Белого дома было борьбой за восстановление законной власти президента Горбачева, а то, что началось потом,— эксцессы. Я знаю, что некоторые политики (Лукин, Надеждин) тоже были за демократизацию СССР, а не за разрушение.

Да знаете, это была такая наивная мечта — можно демократизировать, можно перестроить пирамиду. Я сейчас все чаще думаю, что против энтропии не попрешь, против гниения не попрешь. Демократизировать СССР было бесполезно. И дело не в том, что он вызывал слишком большое разочарование или отвращение, или что прогнила верхушка. Не в этом было дело. Дело…

Потому же, почему и Никита Хрущев распространял всякое такое скептическое отношение к любым культам, не только к культу Иосифа Сталина, но и к культу бога. Потому что для Владимир Войновича, как для человека последовательно либерального, отвратителен любой вождизм, любой культ. В Александре Солженицыне многое его настораживало. Это то, о чем замечательно сказал Андрей Синявский: «Солженицын эволюционирует и необязательно по направлению к небу». Как раз критика Андрея Синявского — «Чтение в сердцах» — кажется мне более обоснованной и при этом более убедительной, более художественно убедительной, чем критика Владимира Войновича. Но все равно светлый образ Сим Симыча Карнавалова — это…