Прекрасный фильм. Там очень сильные были все эти сцены избиения под рок-музыку. Знаете, какая штука? Я сейчас стал его смотреть и понял, что я не выдерживаю, не выношу, потому что он слишком всё-таки мрачен, он слишком безвыходен: пейзажи эти, дети эти. Тогда были такие дети. Были очень страшные классы. Были очень страшные взрослые и дети, растлённые цинизмом, такие маленькие старички. Сейчас, в общем, мой нынешний, если угодно, старческий взгляд уже не выдерживает этой жестокости. Это очень жестокая картина.

Сборник «Школа жизни» — я там не автор, там только предисловие моё. Это мы составили вместе с Еленой Шубиной и большой толпой волонтёров. Из тех нескольких сотен текстов, которые нам прислали, мы отобрали наименее графоманские и наиболее показательные. Это сборник воспоминаний о 60—80-х годах в школе. Мне кажется, что этот сборник довольно сусальный получился. Я ждал более жёсткого, в духе фильма «Чучело». А мать моя, наоборот, говорит, что там очень много чернухи и очернительства, и всё было не так ужасно. В любом случае это очень интересная книга.

Насчёт воздействия искусства на массы у меня представления довольно радикальные тоже, довольно жёсткие. У меня был серьёзный спор с матерью после фильма «Иди и смотри». Мне казалось, что на современного подростка можно воздействовать только таким кинематографом. Мать, в свою очередь, говорит, что это за гранью искусства. Да, это действительно за гранью искусства. И очень многое в современных фильмах сделано ниже пояса.

Проведите над собой эксперимент. Я не прошу вас смотреть два с половиной часа, а посмотрите первые двадцать минут фильма Киры Муратовой «Мелодия для шарманки». Там, собственно, по первым пяти минутам уже понятно, что бить будут долго и больно вас. Это страшное кино,…

Изменить его она может совершенно однозначным образом. Она его может закалить, и ему после этого ничего в жизни не будет страшно. Она может его убить, довести до самоубийства, до безумия, что и происходит, я думаю (там явное безумие, явный перелом), в фильме «Чучело». Я не думаю, чтобы девочка после этого могла уцелеть. Но может она сделать из человека… Понимаете, травят же необязательно чмошников и лучших. Травят того, кто потенциально может стать лидером, и травят для того, чтобы он им не стал. Травят всегда из страха, чтобы забить по шляпку, прежде чем он их всех забьёт по шляпку.

Как себя вести? Сразу скажу: рак надо иссекать. Не дай бог, конечно. По возможности, если это с вами случилось,…

Нет конечно. Наоборот, хочу вам сказать, что, если здесь и есть некоторый такой провал в истории советской педагогики, то это, конечно, «Чучело», потому что там показано абсолютное бессилие педагогов в мире тотальной лжи и всеобщей двойной морали. Это абсолютно точно. Но здесь надо иметь в виду, что ведь и «Доживём до понедельника», и «Школа» («Чучело» про другое) — это именно фильмы о кризисе учителя. Как замечательно сформулировал Игорь Старыгин, Царствие ему небесное: «Это фильм об историке, которому надоело преподавать эту историю». «Доживём до понедельника» — это дожили, понимаете, они дожили до понедельника, до трудного, похмельного, трезвого дня. Это фильм 1968 года, фильм о крахе…

Здравый вопрос, казалось бы. О травли снято много фильмов, «Класс» не единственный. «Класс» — хорошая картина, тем более что она сделана на подлинном материале. И действительно было это двойное самоубийство, всё там очень похоже. Есть продолжение «Класса», как вы знаете. Но всё-таки это не исчерпывает проблему. Есть сценарий поведения Лены Бессольцевой в фильме «Чучело»: она сумела (с помощью деда, правда) довести этих детей до какого-то нравственного катарсиса, принеся себя в жертву. «Я чучело, меня жгли»,— такой христианский смысл, потому что фактически она умерла у них на глазах. Её посмертное существование — это уже что-то совсем другое. Есть другие фильмы на эти темы, ещё более жестокие —…

Я думаю, о борьбе учителя за талантливого ребенка, который втягивается в секту на его глазах, в секту типа «Китов» или в секту типа АУЕ, не важно. Но этот ребенок на его глазах проваливается под лед, условно говоря, метафорически. Это то, что я пытался написать в рассказе «Неволя», который, конечно, сам по себе не рассказ, а такая глава из будущего эпоса, но мне представляется, что попытки учителя удержать ребенка на краю могли бы быть сегодня интересной темой. Это не обязательно секта, это может быть бездна родительского внимания чудовищная, это может быть подростковый клуб какой-то, это может быть суицидная подростковая сеть,— не знаю, но это будет борьба учителя за ребенка, причем борьба,…

Для того, чтобы это предотвращать, нужна школа экстремальной педагогики, нужен институт экстремальной педагогики, который, видимо, будет в России создан после радикальной школьной (да и не только школьной, вообще образовательной) реформы.

Многие написали о том, что, видимо, школьные расстрелы  – это ситуация неизбежная. То есть она входит в зону абсолютно связанного с подростковой психологией риска, которого при всем желании избежать нельзя. Я так не думаю. Я думаю, что всегда есть предпосылки к такой ситуации. С одной стороны, это может быть школьная травля, школьный буллинг. Не очень люблю в этом контексте слово «буллинг», но, видимо, слово «травля» звучит слишком…

Я откладываю постоянно. Моя мечта — написать роман о новой школе, как я ее понимаю. Не о «Новой школе», которая на Мосфильмовской, а о новой школе как о явлении, роман об экстремальной педагогике. Я это откладываю как кайф такой, которым я обязательно займусь.

Роман о подростковой любви, знаете, я побоялся бы написать. Просто уже давно я не испытывал этих подростковых чувств, очень сложных. Но если бы я его писал, я бы написал это о любви подростков, вовлеченных провокаторами в организацию типа «Нового величия». Страшное столкновение этой любви, во многом детской, во многом сентиментальной с железной махиной провокаторов или квазипригожинских, или околопригожинских молодчиков, или с…