Руссо повлиял в огромной степени, потому что вообще европейская литература, в частности Пруст, опирается на два главных текста — на «Исповедь» Блаженного Августина и «Исповедь» Руссо. Весь роман воспитания пошел от этих двух очень радикальных текстов — радикальных прежде всего по совершенно новой интонации разговора с Абсолютом, разговора с Богом, который есть у Августина, и по совершенно новой степени откровенности, которая есть у Руссо.

Я не могу сказать, что Руссо — приятный человек. И я не могу сказать, что его книга приятная. Я не думаю, что и Толстой был приятным человеком — ну, во всяком случае, лет до шестидесяти, пока его тщеславие не было окончательно удовлетворено, и он уже не мог…

Ну, первое впечатление было чудовищным, мне было девять лет. И мне показалось, что это… Ну, знаете, когда я дошел до запаха бензина от сюртучка, который чистит отец перед свиданием с Сергеем,— ну, тут уж, конечно, я просто ревел не ревел, но я под очень сильным был впечатлением.

Тут видите какая штука? Относительно Андреева. Известно высказывание Льва Толстого, который сказал: «Я — я!— не рискнул бы писать о последних минутах приговоренных, а он себе позволяет». Действительно, в этом тексте при всей его силе есть и некоторая плоскость, некоторая ходульность. Когда человек заглядывает за грань жизни, он видит там нечто иррациональное. А вот этот текст Андреева, пожалуй, слишком…