Почему ваш роман «Сигналы» начинается очень круто, а вот про завод и племя — это уже «цирк с конями»?

Я этот стишок, кстати, читал на вечере одесском. Я его с утра написал, а вечером читал. Я люблю это стихотворение. Оно придумано было очень давно, но я не мог его написать. А приехал в Одессу — и понял, как его сделать. И теперь я уже точно могу сказать, что будущая книга стихов, которая выйдет в ноябре, она по этому стихотворению будет носить название «Если нет». Сначала я думал, что это будет название «Счастье» (там есть такой большой цикл «Счастье»), но теперь я совершенно точно знаю, что эта вещь будет называться «Если нет». Это довольно большая новая книжка стихов, где будет сплошная лирика. Кого-то, может быть, это огорчит, кто уже привык думать обо мне как о поэтическом фельетонисте. Ну что ж…

Я уважаю эти фильмы, но они мне не близки. Вообще всё, что носит фамилию Быков, мне интересно и симпатично. И сам Быков мне нравится как актёр. Просто немножко это как-то скучно… не то скучно, а немножко это плосковато. Хотя это очень интересно. А вот сериал его с Хабенским — «Метод». Он мне совсем не нравится. При том, что я обожаю Хабенского, он мой любимый актёр. И он честно пытается этот сериал спасти, потому что, как говорил Белинский про Пушкина: «Есть такие люди, которые ничего не умеют делать плохо». Хабенский — блистательный актёр. А сериал, по-моему, ужасный.

В романе «Сигналы» содержится приблизительный ответ. Грубо говоря, после очень долгих дискуссий с Мишей Успенским, который всё-таки как сибиряк эту историю знал более тесно, после долгих разговоров с Аней Матвеевой, автором замечательного романа, я пришёл к выводу, что там действовал не один фактор. Там было два или, может быть, три фактора, которые причудливо сошлись и перетасовали всю колоду.

В версию лавины я не верю. И нет ничего, что указывало бы на эту версию. Официально озвученная последняя версия в самой подробной работе (не вспомню сейчас фамилию автора, там, где Кашин писал послесловие) как бы снимает все вопросы, но она настолько экзотична! Там один только интересный ход —…

Ничего в нем странного нет, это довольно честная и плотно идущая по канве экранизация повести Короткевича. Почитайте ее. О чем она? Я могу сказать, о чем она по моему мнению. Самый поверхностный слой жизни — это такая дешевая мистика, если глубже, то за всякой мистикой лежит ее тщательная организация из корыстных целей, а если смотреть еще глубже, то за этим все-таки стоит мистика. Я пытался в «Сигналах» это сформулировать. Вообще «Сигналы», мне кажется, одной из довольно удачных книг, потому что ее поняли немногие, но те, кто понял, и те, кто ее полюбил, они поняли что-то во мне, это самое главное. Там многие заветные мысли высказаны. Понятно, что на поверхностном уровне всякая техника — чудо, на…

Боже упаси! Ратманов довольно отвратительный герой. Это тоже один из ликов современной России, которые там, в «Сигналах», представлены во всей этой галерее. Там же, помните, они, странствуя, находят пять разных типажей, пять страшных антигероев, пять отрицательных, неприятных для меня возможностей развития России в ближайшее время. Кто такой Ратманов — это то, чем мог бы быть Ройзман, если он был бы действительно диктатором. Ему постоянно приписывают такие амбиции. Это человек, который спасает наркоманов путем лишения их воли, а Ройзман, мне кажется, все-таки пытается эту волю активизировать, каким-то образом. Но то, что такие типажи, как Ратманов, сегодня существуют, и они…

Вот что касается фэнтези. Понимаете, какую-то великую роль этого жанра, не столь мною любимого, я осознал в середине 90-х, когда наш собеседниковский Руслан Козлов дал почитать свой роман «Остров Буян». Я от кого угодно мог ожидать такой роман, но Козлов – известный политический журналист, он редактировал «Смену» ленинградскую, он автор первой публикации о «Митьках», он и открыл их как течение. Он был автором первого ответа Нине Андреевой на «Не могу поступиться принципами». Когда все замерли, думая, что это произошел поворот в правительстве, а вот Козлов взял и написал очень резкую и язвительную статью «Не могу молчать».

Я знал его как очень сильного публициста. Он замечательно писал,…

Я высоко, положительно оцениваю эту пьесу. Я читал мнения многих фанатов. В «Новой газете» в понедельник у меня выйдет большой разбор этого произведения, я постарался без спойлеров. Мне там два момента особенно понравились. Понравилось, что главная злодейка — всё-таки женщина. Этого со времён Миледи не было. Не сочтите это за спойлер, это для меня важно. Ну и потом, какие спойлеры? Всё это давно напечатано в Сети.

Что касается второго важного для меня открытия. Там потрясающе дана тема родительского бессилия, когда ты понимаешь, что ты хочешь мальчика своего или девочку защитить от боли, а Дамблдор с портрета отвечает: «Боль должна прийти. И она придёт». И тогда почти буквально…

Ребята, я не вижу принципиальной разницы. Я с детьми говорю так, как со взрослыми. Вот как раз сегодня студенты – и меня это очень тронуло – пришли на встречу с русским лектором, и один мне прямо сказал: «Я впервые после ваших семинаров почувствовал ужас ответственности, взрослый ужас жизни». Я этого совсем не хотел, но в каком-то смысле, наверное, и хотел.

Я не вижу разницы между студентом и профессором, а может быть, студент еще и лучше. Я не льщу молодым, не пытаюсь к ним подольститься. Слава богу, у нас неплохие отношения. Я не вижу принципиальной разницы между взрослыми и детьми. Я со своим сыном Андреем всегда говорил как со взрослым. Может быть, иногда слишком жестко. И с Шервудом та же…

Во-первых, они хорошо написаны, быстрое действие... Во-вторых... Это хороший вопрос, я сам не знаю, я даже Харлану Кобену не мог объяснить, чем меня цепляют его романы, он тоже очень удивился. Меня цепляет то, что стартовая ситуация большинства его романов (сейчас вышел новый, который называется «Дураков нет») – это или внезапное исчезновение персонажа, или его внезапное появление. Ребенок внезапно появляется на стоянке парковки, а где он был, куда его родители делись, – не понятно.

Меня вообще цепляют истории с тайнами, но, если говорить серьезно, одна из самых больших тайн, это как цветение в разные сроки, такой приспособлительный механизм растения... Люди исчезают из поля зрения…

Поскольку у меня сегодня поменьше времени на Алексея Толстого (он сегодня тема лекции), я начну о нем говорить заранее. Алексей Н. Толстой свой пиковый писательский период переживал в 20-е годы, более того, в их первой половине, когда он попал под эпоху, соответствующую его темпераменту. Разговоры о том, что ему соответствовал здравый, простой, народный реализм и что он как бы отстаивал норму среди перверсий Серебряного века, – он, может быть, норму эту любил, но сам ее не выражал отнюдь. Чувство, что он возрождал традиционный реализм среди «Подземной клюквы» (как называлась у него «Бродячая собака» в «Егоре Обозове»)… Понимаете, Егор Обозов не зря был влюблен в роковую женщину Серебряного века,…