Мацих был для меня идеальным богословом. Он известный религиовед. Ну не просто религиовед, а именно богослов. Богослов, он что должен делать? Он должен напоминать о присутствии Господа. «О вы, свидетельствующие о Господе, не умолкайте». Вот Мацих напоминал. Он своим присутствием, своим поведением, своими интонациями,— он подтверждал бытие божие в мире. Я помню, мы с ним проговорили довольно долго, гораздо дольше, чем собирались. Он тогда просидел три часа вместо одного, и никто не возражал.
Просто потому, что, понимаете. Вот я задал ему вопрос: «Есть ли у него живое ощущение присутствия бога, ощущение диалога?» Он сказал: «Если вы имеете в виду старика, то даже не сомневайтесь». Под стариком мы понимаем, как Кушнер сказал, «идеального собеседника, помещенного в предельно отдаленную точку». Такая довольно удобная формула, да. Вот идеальный собеседник — он чувствовал его присутствие, и я в его присутствии ещё острее чувствовал. Хотя, смею думать, что по почерку угадываю автора и так, чувствую. Какое-то богообщение — это же нормальное состояние для человека пишущего. И мне кажется, что Мацих, он очень напоминал о чуде, о чудесах в Библии, которые он так описывал, как будто был их свидетелем.
Он очень хорошо понимал в масонстве, и, мне кажется, сама идея посвящения вызывала у него иронию, насмешку. Он видел в ней высокомерие. Ну и кроме того, Мацих гениально рассказывал. Он мало написал, вот кроме пьесы — «Скачущий на льве». Хорошая пьеса, как мне казалось, все в ней говорят аутентичным языком. Но у меня было ощущение, что он вообще не рожден писать.
Вот, понимаете, Володя Вагнер — наверное, самый очаровательный педагог из всех, кого я знал, старший вожатый «Артека»,— он совершенно не рожден был обобщать свой педагогический опыт. Мастерство было в руках. Я однажды попросил Вагнера написать колонку ко Дню учителя. Выкурил полпачки, три часа пыхтел, бросил, плюнул и ушел. Ну это мы не рождены про это рассказывать, условно говоря, мы рождены это делать. Вот когда я иду в школу, и довольно долго там работаю, в пятницу — мой школьный день. И я опять не понимаю, как я буду это делать. Я буду это делать, но как — не понимаю. И та же история с Мацихом.
Он не рожден был писать богословские труды. Лекции читать — да, это была его стихия, общение было его стихией, влюблять в себя. Но он же влюблял не ради создания культа себя. Он действительно транслировал интонации бога, мне кажется, как он их слышал. И при нем жить становилось легче, и верить легче. И то, что он рано так умер, может быть, и было следствием того, что он так много растратил этого вещества, которое вот его наполняло, которое было его жизнью. Он был удивительно живым человеком и ярким.