Это не совсем эссе, это диалог. «Не кажется ли вам, что оно повлияло на русский телевизионный развлекательный научпоп? Начиная с «Матадора» и кончая «Тихим Домом». Капоте вообще очень сильно повлиял на всю стилистику русского гламура и русской светской хроники. Конечно, повлиял. Другое дело, что у Капоте за всем эти стоила трагедия. Мэрилин Монро у него трагический персонаж. И сам он оставался трагическим персонажем. А русский гламур, такой светский, я не знаю, как-то, мне кажется, настоящей глубины, настоящего трагизма там не было. В «Матадоре», особенно в выпуске, посвященном «Апокалипсису сегодня», наверное, это было. Но в принципе у меня не было ощущения, что русская журналистика 1990-х училась у Капоте. Влиял? Да, безусловно, но не надо забывать, что у Капоте это была все-таки, прежде всего, большая литература. И он делал из этого всего литературу. Его разговор с Мэрилин Монро, сделанный, конечно, по заказу гламурного издания — это не интервью в обычном смысле, это стенограмма, за которой внутри какие-то бездны отчаяния, ее спутанная речь, ее блуждающая мысль, которая цепляется за то, за другое. Вот эта вечно не высыпающаяся одурманенная женщина, которая ни одной мысли не может додумать до конца, которая страшно одинока, которая отводит душу только с этим одиноким маленьким писклявым фриком, которому одному от нее ничего не надо.
Американская светская культура это в огромной степени культура фриков. А в России это была культура таких довольно откормленных кобылиц. И соответствующих кентавров гладких.
