Что вы думаете о книгах Герберта Уэллса?

Моро и сам Уэллс рассматривают этот вопрос скорее как метафору в социальном плане: возможен ли перевод человека из одного класса в другой, из одного разряда в другой. Каким образом может осуществляться эволюция человека. Либо как с человеком-пумой — за счет страданий, за счет чудовищных испытаний, насилия, пыток. Либо за счет закона: дать животному закон, и оно станет человеком.

Уэллс скорее приходил к выводу о том, что этот барьер непреодолим. Знаете, как говорил Шефнер, негативная мудрость — тоже мудрость. Да, превратить человека в животное можно, хотя трудно, а превратить животные в человека нельзя. Это нужен эволюционной скачок. Во всяком случае, этого не могут сделать люди, потому…

Все главные конфликты двадцатого века Уэллса предсказал. Первая и главная — диверсификация человечества — предсказана в «Машине времени». Все остальные, включая Стругацких с люденами, идут по этой матрице. Уэллс доказал, что элои и морлоки — это будущее человечества. И потом интонационно он очень многое угадал. Кстати, вторая главная сюжетная схема — конфликт с убийственным инопланетным разумом, как в «Войне миров». Собственно говоря, в ситуации «Войны миров» мы и живем, просто цивилизационный конфликт был, на самом деле, межцивилизационным, и это был конфликт, скажем, двух цивилизаций в конце двадцатого столетия. О чем здесь спорить? Правильно сказал Вадим Шефнер, по-моему, что все…

Нет. Беляев — хороший писатель, но Уэллс вообще придумал всю фантастику XX века. Из Уэллса вышли все, включая Стругацких и в огромной степени Азимова, и Брэдбери, и Толкиена даже. Уэллс — это автор, чей каждый роман из первых десяти-двенадцати пролагал путь в мировой литературе. Великий писатель. И книга Максима Чертанова довольно наглядно это демонстрирует. Не зря она вот так популярна среди фанов настоящих, любителей фантастики. Собственно только среди них, потому что все остальные считают, что Уэллс преувеличен. Нет, Уэллс — гениальный писатель.

Беляев очень талантлив, но рассказы его — это просто графомания, прости меня господи. А из романов — ну, подавляющее большинство сделано…

Конечно, имел. Более того, мне кажется, что в этом смысле книжка Максима Чертанова об Уэллсе (в Англии уже, по-моему, переведенная) довольно показательна, потому что Чертанов первым у нас за большое довольно время попытался рассмотреть Уэллса именно как социального такого мыслителя, настоящего философа, монстра, в каком-то смысле как мастера социального прогноза. И, конечно, «Война миров» и в особенности «Машина времени», в огромной степени «Человек-невидимка» — это прежде всего социальные диагнозы и только потом уже фантастические опусы.

Мне кажется, что Уэллс — одна из крупнейших фигур среди наследников Диккенса, среди Честертона, Моэма, Уайльда, Киплинга. Рассматривать…

Мне приходилось — как раз отвечать на вопрос о Фолкнере и о его нобелевской речи. Чему я верю — тому, что Фолкнер говорит в притче (когда он говорит, что человеческая глупость выстоит или победит), или тому, что он говорит в нобелевской речи (что человеческий разум выстоит и победит)? Как говорит один мой студент, я бы не назвал эти вещи mutually exclusive, не назвал бы их взаимоисключающими. Да, я верю в то, что человеческий культурный код выстоит и победит. Я верю в то, что человечество при всей своей быстрой эволюции в каких-то фундаментальных вещах сохранит главное — в частности, межвидовую солидарность. Не внутривидовую, а именно межвидовую, потому что когда разные люди, люди разных карасов, как…

Однозначно и безусловно — «Второе нашествие марсиан». Я могу сказать, почему эта вещь не пользовалась той славой, как, например, «Улитка» или «Лебеди», или «Хищные вещи века». Понимаете, она очень уж нелестная, вот в чем дело. Я считаю, что «Второе нашествие» — это вообще переломная вещь Стругацких, что уже поздние Стругацкие начинаются с нее. Для меня это очень принципиальная книга. Но она такая брезгливая по отношению к современному человеку! Вот эти все люди, которые начинают сдавать желудочный сок в обмен на синий хлеб,— это гениальная метафора абсолютно. Я думаю, что сорокинское «Голубое сало» в огромной степени, конечно, вдохновлено этой идеей — и не только по колориту, а по тому, что вот там…

Это пока не книга и не стихотворение, и не тенденция. Ну, тенденция в каком-то смысле, да. Это празднование 75-летия Иосифа Александровича Бродского, которое прошло в обстановке такой нарастающей истерии (особенно если учесть некоторые статьи в самой одиозной газете московской), и постепенное превращение его в имперского поэта. Это не так абсурдно, как может показаться. Такие стихи Бродского, как «На смерть Жукова» или «На независимость Украины», давали некоторые основания к тому, чтобы его так интерпретировать.

Владимир Бондаренко выпустил книгу о Бродском в «Малой серии ЖЗЛ». Поистине, куда конь с копытом после книги Льва Лосева. Ну, ничего не поделаешь, вот выпустил. Там…

Я много читаю современных авторов, но New York Times Book Review не читаю. Не могу сказать, почему. Наверное, потому что мой вкус не совпадает с таким общим. Люди, которые нравятся мне, как правило, маргинальные. Или, если это не маргиналы (как, например, Ребекка Куанг), то я как-то нахожу их сам безошибочным литературным нюхом. Одна лишь рецензия в моей жизни что-то подсказала, это рецензия Адмони на «Пену дней» в переводе Лунгиной и ее семинара переводческого. Из рецензии Адмони в «Новом мире» я узнал о Борисе Виане. Это был 1984 год, у меня уже был билет в Горьковскую библиотеку. Я понял, что Борис Виан – это то, что мне нужно. Я немедленно заказал себе Бориса Виана, начал читать и был опьянен. Достать…

Геннадий Головин (не путать с Эженом Головиным, явлением совершенно другой природы). Геннадий Головин был писателем очень странной судьбы. Родился, как и Саша Соколов, в дипломатической семье – по-моему, в Канаде. Жил всю жизнь в России, мало кто его знал. Но на уровне языка – это чудесное явление абсолютно.

Если мне надо зарядиться здоровой злостью и энергией борьбы, то Веллер, конечно. В особенности «Дети победителей».

Естественно, что Головина печатала «Юность», его более-менее знали семидесятники. Но, как и многие авторы той поры, он канул в начале Перестройки. А вот у Веллера есть рассказ, который лучше всего описывает психологию людей 1947 года рождения: мы дети…