Валентина Берестова я знал. Он был прелестный человек, но мне кажется, что как поэт он реализоваться не успел, загнав себя в детскую поэзию. От него же ждали почти пушкинских взлетов. И он, и Бабаев были ташкентскими питомцами Ахматовой, и от них ожидалось какое-то масштабное свершение. Ранние стихи Берестова, такие вундеркиндские, казались слишком взрослыми. И он начал себя искусственно загонять, как называла это Матвеева, «искусственно загонять в колыбель». Хотя вот они с Берестовым дружили, они очень любили друг друга. Мне кажется, что Берестов как-то себя в молодости стреножил, как-то ограничил себя в чем-то, и в результате настоящая его талантливость щедрая, иногда почти на грани гения,…

Ну то есть имеются в виду первые читатели. Понимаете, мы не можем встать на их место, но я подозреваю… Это вопрос интересный, на самом деле. Я подозреваю, что они считывали скорее формальное послание, послание формы, нежели довольно темный для самого Пушкина моральный смысл этой истории. Почему для него был темен моральный смысл, почему он сквозь магический кристалл неясно различал фабулу, и почему «Евгений Онегин» был написан прежде всего с формальными целями?

Бабаев совершенно справедливо писал, что это стернианский жанр свободного романа, романа, который сочетает свободную болтовню болтовню о различных предметах и, строго говоря, фабульное развитие, и эта болтовня важнее…