Понимаете, это вообще считалось детской остросюжетной литературой. Это роман о Георгии Саакадзе, насколько я помню, грузинский исторический роман. Я тоже его просматривал, читать целиком не мог никогда. Может быть, кому-то интересно. Знаете, это было время экспансии исторических романов, потому что тогда не было прозы о современности, и такие люди, как Василий Ян с его историческими романами, исторический роман «Пётр I» Алексея Толстого… Тогда сказал же Катаев: «Сейчас нужен Вальтер Скотт»,— и всё ушли в Вальтера Скотта и этим спасались. Поэтому Анна Антоновская — продукт своей эпохи. Я думаю, что если бы она писала роман о современности, то это было бы гораздо интереснее.

Это такой культ сложности, переусложненности, возвращения к элитарной литературе, ищущей сложные приемы. Понимаете, почему, скажем, «Infinite Jest» Дэвида Фостера Уоллеса мне представляется, с одной стороны, замечательным текстом, а с другой — все-таки художественным поражением? Потому что с одной стороны эта книга сделала фактом такое вот переусложненное сознание модерниста, когда, чтобы описать качение болта по полу, приводится физическая формула этого движения. Масса ассоциаций всплывающих, дикое многословие: для того чтобы просто описать жест поднятия ракетки, тратится страница. Это фиксирует такой тип сознания.

Это тип сознания человека, живущего в эпоху…