Почему ощущение от городов в «Козлиной песне» Константина Вагинова и в «Граде обреченном» Братьев Стругацких похожи? Неужели это петербургская, модернистская традиция?

Видите, здесь нужно определиться с терминологией. Собственно фантастика начинается в эпоху НТР, science-fiction, а все остальное было романтикой. И Грин очень обижался, когда «Блистающий мир» называли фантастическим романом. Он говорил, что это символистский роман. Можно ли назвать фантастической прозу Сологуба, в частности, «Творимую легенду»? Хотя в ней, безусловно, присутствуют элементы фэнтези, да даже элементы научной фантастики. Думаю, нет. И первая русская фантастика — это не «Русские ночи» Одоевского, а, если на то пошло, «Красная звезда» Богданова. Наверное, в каком-то смысле первые советские фантастические романы — это «Аэлита» и «Гиперболоид инженера Гарина», хотя тоже…

Ну, Стругацкие говорят нам совершенно однозначно, что есть генетические болезни, которые никак нельзя имитировать. И помните, Виктор Банев очень боится, что он станет мокрецом, а ему объясняют, что с этим надо родиться. Понимаете, воспитать из себя человека культурного, мыслящего, сколь угодно прогрессивного можно, а человека нового типа — нельзя. Это другое устройство мозга. Поэтому нам надо с вами радоваться, если нас с вами возьмут пожить в будущее, и мы ещё будем всё время думать: «Не забыть бы мне вернуться?» — как тот же Банев в «Гадких лебедях». Но пожить — да, а поучаствовать — нет. Поэтому мне кажется, что людена воспитать нельзя.

А что такое зубец Т в ментаграмме —…

Видите ли, была такая эпидемия повальная всеобщих теорий всего в русской литературе. Мы как раз с Олегом Цыплаковым, замечательным новосибирским документалистом молодым обсуждали. Мы хотим делать картину об академике Козыреве, потому что непонятно, каким образом Козырев создал теорию времени, и именно он был научным руководителем Бориса Стругацкого, и именно он прототип Саула Репнина, потому что все знали, что Козырев был в заключении в Норильске и каким-то образом он там выжил, хотя все знали, что он погибает. Но как-то перелетел на два дня, спасся и вернулся (хотя у Стругацких он гибнет), но, в общем, идеи Козырева это вдохновляют. Прологом «Попытки к бегству» был рассказ 1967 года о тридцать…

Понимаете, а что является нормой здоровья для Мартышки с точки зрения Зоны? Ведь Мартышка стала такой, какими стали посетители. Помните, там говорится о том, как эти инопланетяне проникли в наши тела, в тела наших отцов и детей. Призрак отца, который пришел с кладбища, этот страшный, в некотором смысле бессмертный фантом (конечно, намек на советский культ мертвых и их бесконечное воскрешение); Мартышка, которая скрипит по ночам и издает тот же страшный скрип, который доносится из Зоны от вагонеток с песком.

Это очень страшно придумано: она стала молчать, перестала говорить, она всегда была при этом покрыта шерсткой, а глаза были без белка. При этом она всегда была веселая, а папа язык…

Борис Натанович объяснял смысл «ОЗ» тем, что надо терпеть неприятные явления, какова Флора. Приятные все умеют терпеть, а человек проверяется терпимостью к неприятному. А вторая линия – это то, что случилось с Христом перед вторым пришествием. Он вернется не прежним. Это замечательная догадка. Есть Иешуа Га-Ноцри, есть Г.А. Носов – новый персонаж, новый учитель. И опять Христос, как у Мирера (близкого друга Стругацких) в «Евангелии Булгакова», разложен на две ипостаси: добрая – Г.А. Носов, силовая – демиург. Это такая попытка построения двойного, двоящегося образа бога. Вещь все равно написанная как реакция на большой лом времен, во многих отношениях переходная. Я думаю, мы ее только будем…

Она не мессианская, она фаустианская, это немного другое. Это фаустианский роман, роман о разведчике, который всегда имеет воландовские черты. Это, скорее, анти-мессия. От фаустианского романа там очень много: гибель женщины, мертвый ребенок (потому что она была беременна), тема такой мести этому миру, в который разведчик послан. Достаточно вспомнить, каким Румата покидает Арканар: какой он в этот момент и что там в Арканаре. Помните, видно было, где он шел. Фауст всегда мстит миру, разведчик всегда уничтожает страну, в которую он приехал, как Штирлиц, убегая из поверженного Берлина; как Воланд покидает Москву, разрушая ее (без пожара здесь не обходится: в фильме это пожар, в романе они более…

Введенского я считаю огромным поэтом. Вот Михаил Мейлах – главный, вероятно, знаток и публикатор Введенского (наряду с Герасимовой). ОБЭРИУ – последний всплеск Серебряного века, последнее великое литературное течение русского модерна, уже несущее, конечно, определенные черты вырождения и самопародии. Но все равно оно гениальное.

Роскина о Заболоцком оставила гениальные мемуары именно как о поэте. Поэт Заболоцкий гениальный (думаю, это бесспорно). Введенский не уступает ему, Хармс, я думаю, тоже. Олейников, хотя он меньше успел сделать, тоже замечательное литературное явление.

Конечно, ОБЭРИУ – самые прямые наследники и ученики Хлебникова, но не только. Искусство…

Он один из, кажется, 9-ти исследователей, которые провели над собой страшный эксперимент сращения человека с машиной. Появление бессмертного человека, у которого логика вместо эмоций, у которого потребности вместо желаний — это довольно страшная история.

Камилл бессмертен. Когда он там говорит: «Я скоро в третий раз очнулась на покрытой пеплом планете», он свидетельствует о своем безусловном и безмерном отчаянии. Хотя есть такая точка зрения, что раз уцелел Горбовский, то волна этого типа не убийственна, и можно выжить после нее. И вот интересно, как Роберт и Таня будут потом общаться с этими детьми, которые выживут.