Долгое время этот роман упоминался в одном ряду с произведениями классического соцреализма. Хорошо помню пародию Владимира Новикова, где в числе источников вдохновения российских постмодернистов перечислялись жатва, клятва и битва.
Ну, «Клятва», это понятное дело, плохой фильм Чиаурели. «Жатва» — неплохой роман Николаевой, который получил Сталинскую премию, в этом романе впервые было сказано, что колхозники за доброе слово на многое готовы, но ты хоть скажи им это доброе слово. По нему, кстати, по этому роману, снял Пудовкин свою последнюю картину «Возвращение Василия Бортникова».
Ну и вот, через пять лет после «Жатвы» Галина Николаева начинает писать свой главный роман. «Битва в пути» — книга, которая очень многое определила в литературе пятидесятых, и которая, как и многие произведения, пробивавшие буквально лбами вот эту страшную кирпичную стену советской лжи, оказалась книгой судьбы исключительно трудной. Потому что она была написана для очень тонкой прослойки людей, вот об этой прослойке мы сейчас поговорим, к ней Николаева и принадлежала.
Это были люди, воспитанные советской системой, да, безусловно, верившие ей, несмотря на сталинские репрессии, а у Николаевой расстреляли и первого мужа, который, правда, был к тому времени с ней в разводе, но по ней ударило все это очень сильно, и посадили отца, профессора, и выпустили нескоро, и много она сделала для его реабилитации. Вот тогда она увидела ту страшную ложь, которая описана в «Битве в пути», когда от него стали отрекаться ученики и стали снимать его фотографии. И только один человек, верный, оставил его портрет у себя над столом. Вот так проверяются люди, а до этого все были милейшие ребята.
Так вот, эти люди, они верили, они прощали, они готовы были терпеть, они думали, во всяком случае, пусть очень наивно, что советская власть не виновата, а виноваты отдельные ошибки. Вот эти люди, для которых писал Тендряков, Владимир Тендряков, свои повести, очень острые по тем временам, для которых писали Панова, Нилин, все главные писатели оттепели, и Казакевич в том числе, вот люди этой эпохи были беспощадно, не скажу уничтожены, но затравлены, потому что первая оттепель, по 1958 год, будем откровенны, закончилась трагически. Она закончилась травлей Пастернака, разгромом венгерского восстания, новой волной ужесточений, и только в 1961 году, когда Хрущеву понадобилась интеллигенция в качестве союзника против сталинских соколов, Молотова-Маленкова-Кагановича, вот здесь он на интеллигенцию опять оперся, и случился новый прорыв. Случился XXII съезд, Сталина вынесли из мавзолея, напечатали «Наследников Сталина» Евтушенко, напечатали «Один день Ивана Денисовича», главную книгу, чего там говорить, начала шестидесятых годов.
А до этого, с 1958 по 1961 год, была страшная межеумочная эпоха, когда многим казалось, что Сталин вернулся, что оттепели никакой не было и не будет. Пока Хрущеву не понадобилась эта оттепель, чтобы все свалить на Сталина, а самим кое-как это пересидеть, вот до этого времени все были уверены, что опять все закончилось.
И удивительным образом роман Галины Николаевой, он был одной из жертв этой первой оттепели, потому что книга эта подвергалась разносу, но что самое тонкое, не за ту правду, которая в ней сказана. Ее травили якобы за художественное несовершенство: плоские герои, все так функционально, публицистично. А ведь на самом-то деле правда этой книги и не публицистична, и не функциональна, и она гораздо глубже этой первой оттепели. Потому что правда этой книги очень проста: Бахирев не нужен, а нужен Вальган, и нужен всем.
В чем там история — там завод, который гонит страшное количество брака, но гонит его авральным методом. Все делается очень быстро и очень плохо, потому что без аврала все уже работать разучились. Вальган, это такой классический руководитель сталинского типа, который умудряется всегда до последнего задержать исполнение задания, а потом создать обстановку, когда все надо сделать в три-четыре дня. И все делается, и делается очень плохо, и, как правило, в причины этого брака никто толком не вникает, потому что главный инженер — такая же марионетка Вальгана. И сам Вальган, в общем, он очень любим в Москве, в Москве его всегда защищают. Почему? А потому, что он ударник, он ударно трудится. Как трудится, не важно, важно, что очень много и очень быстро, и с ужасным пупочным надрывом. Он руководитель волевого типа.
Книга начинается с двух эпизодов. В первом — митинг в день смерти Сталина, ночью на заводе, в багряных таких отблесках доменных печей. Довольно, надо сказать, инфернальная сцена, страшноватая. Кончается эпоха, все перепуганы, никто не знает, что дальше. А вторая сцена — это приезжает вот этот Бахирев, новый главный инженер. Абсолютно тихий, ничем не примечательный, деловитый человек, в фильме его играет Михаил Ульянов, который, в общем, скорее, еще не жуковского периода Ульянов, еще играющий простого работягу, но он именно простой человек, но себе на уме, он, что называется, смекалистый, был такой советский штамп.
Бахирев очень наблюдательный, он тихо высматривает на заводе нарушения технологического цикла, и пока не докопается до правды, он о них не говорит. А потом он предъявляет свои тихие, деловитые, абсолютно не героические расчеты. И выясняется, что весь героизм Вальгана, все его глупости, весь его постоянный пупочный надрыв, все это зря. Потому что это делается без элементарного понимания техники безопасности, простейших технологических процессов, песку подмешивается там страшно много или каких-то еще ненужных примесей. В общем, когда он просто ходит и смотрит этот брак, подробно его анализируя, ему становится все ясно, но никому из рабочих дела до этого нет, потому что при Вальгане они герои, а при Бахиреве они винтики. И они его не любят.
Конечно, в этом романе, достаточно массивном романе, торжествует вроде как добро. Но дело в том, что Николаева же собиралась писать вторую часть, второй том, который должен был называться «Генеральный директор». И вот там, в этой второй части, Бахирев занимал место Вальгана и терпел полное поражение по всем фронтам. Его никто не поддерживал, его не уважали наверху, у него не было сильной руки в Москве. Ну странная какая-то история, на самом деле. Но к счастью, Николаеву от этого подвига отговорили. Отговорили отчасти потому, что роман, имевший огромный успех у читателя, в критике удостоился полного разгрома, по двум причинам.
Первая причина — это общая действительно профессиональная обида на то, что человек сказал неудобную правду. Неудобность же этой правды заключается в том, что уважать себя мы способны только в условиях крайности, а нормальная рутинная работа нам омерзительна.
Вторая причина сложнее. Николаева действительно не самый сильный писатель своего времени, прямо скажем, не Олеша, не стилист, но она сказала ту правду, которую надо было сказать. Так будем благодарны и за то, что есть.
К сожалению, подавляющее большинство литературных критиков, современников отнеслись к ее попытке достаточно снобски. Тут надо немножко рассказать о том, что Николаева вообще за писатель. Начинала она со стихов, как подавляющее большинство прозаиков. Стихов, кстати, неплохих. Она работала медсестрой, потом врачом-фельдшером, потом врачом военным. Потом из-за того, что после контузии она стала глохнуть, оглохла она, кстати, давно, у нее было заболевание ушного нерва, она в 1944 году демобилизовалась. Стала писать очерки. Обратил на нее внимание, как ни странно, Вишневский. Недавно в очень хорошей книжке Марка Кушнира об Эйзенштейне, там впервые описан этот парадокс.
Вишневский был очень плохим писателем. Кроме «Оптимистической трагедии», совершенно символистской пьесы, он ничего хорошего не написал. Но он обладал вкусом безупречным. Ну в частности, он любил модернистов, любил Джойса, неожиданно. Любил, даже читал Пруста. Он серьезно относился к Пастернаку, любил его, ценил. Именно Вишневский напечатал стихи из романа и впервые анонсировал роман «Доктор Живаго», это произошло еще в 1954 году, когда еще совершенно было непонятно, о чем роман, и куда вывезет вся эта оттепельная кривая. И он многих хороших людей парадоксальным образом поддерживал, вкусом он обладал.
И вот по стихам, и особенно по рассказам первым Николаевой, он увидел, что она потенциально серьезный писатель. Он начал ей давать командировки от журнала. Она стала ездить, сначала на заводы, писала о послевоенном восстановлении, потом, по собственной инициативе, абсолютно не зная сельского хозяйства, она ростовчанка, городская, из медицинской семьи, никогда не имела никакого отношения к сельскому хозяйству, но она поняла, что там происходит что-то главное, поехала туда.
И «Жатва» была написана на личном опыте, вот весь этот роман о нищей колхозной деревне. Она придумала интригу, естественно, мелодраматическую, потому что в чистой такой социальщине тогда упражняться было небезопасно. Там история человека, который возвращается, бывшего председателя колхоза, который считался убитым, у него жена за это время вышла замуж, и тут он вернулся живой. И вот как он будет уживаться с ней, с ее новой семьей. Отсюда и «Возвращение Василия Бортникова».
Но в этом мелодраматическом романе высказаны поразительной точности вещи — и о нищете, и о привычном страхе, и о том, что принятие решений, партийное и некомпетентное, абсолютно отучило людей думать самостоятельно. Это очень сильная книга, хотя сейчас ее вряд ли кто-то будет перечитывать.
А потом вот она поняла, что главная проблема эпохи — это смена руководителей, смена одного типа на другой, смена фанатика на технократа. И попыталась этого технократа описать. И пришла к тому выводу парадоксальному, что массы его никогда не поддержат, потому что массе нужна положительная идентификация, ей нужен подвиг, нужно, чтобы было о чем вспоминать. А просто, скучно, изо дня в день делать свое дело мы не можем, не хотим, нам это не нужно, пусть это делает проклятая Америка.
Надо сказать, что Николаева тоже прожила после этой книги очень недолго. Она начала работать над романом «Сильное взаимодействие», который должен был рассказывать, как и «Девять дней одного года», о физиках. Она всего 70 страниц успела написать из задуманной большой книги и умерла от ревмокардита. Всего 49 лет ей было.
Но вот что удивительно — у Николаевой в романе есть такая протагонистка, такая героиня автобиографического склада, она появляется ненадолго, с ней завязывается роман как раз у Бахирева, который оказывается не только пионером в новом руководстве, но еще и таким отважным разрушителем канона — у него завязывается роман на стороне. Вот он как раз видит в ней, больше всего его поражает в этой женщине то, что у нее светлые глаза на темном лице. И вот какой-то автопортрет, глубокий, метафизический, здесь действительно есть, потому что Николаева это, может быть, и довольно темный человек, в том смысле, что писатель простой, и язык суконный, и вообще темная такая, еще не просветленная по-настоящему жизнь, но при этом видит она удивительно светло и ясно, у нее удивительно точное и четкое зрение.
И вот в этом автопортрете, в этих светлых глазах на темном лице, заложен какой-то очень важный прорыв. Когда мы перечитываем сейчас эту книгу, двум вещам мы поражаемся. Во-первых, тому, как все-таки много позволяли себе писатели второй половины пятидесятых. Мы думаем, что оттепель — это сплошная таинственная страсть и сплошной конформизм. Ничего подобного, люди оттепели много уже понимали и много себе позволяли. Но самое главное, что мы понимаем, вот что второе нас поражает, — это серьезность отношения к последним вопросам.
Вот до начала шестидесятых люди Советского Союза лучше и серьезно относились и к возможности перемен, и к литературе, и к ее миссии, для них это было служение. Когда их иллюзии были в очередной раз обмануты в 1962 году в Новочеркасске, а потом в 1968 году в Праге, это серьезное отношение исчезло, и на проект махнули рукой. «Битва в пути» — последний великий советский роман.
