Чем вам не нравится Георгий Гурджиев?

Нет, не много. Шарлатаны бывают ужасно плодовиты. Больше того, если Штайнер шарлатан, то это не значит, что он не верил в какое-то из своих шарлатанств. Иногда у него было совершенно искреннее мессианство, я бы сказал — мессианизм. Гурджиев — другое дело. Гурджиев сам не писал ничего, за Гурджиевым записывали. «Диалоги Вельзевула с внуком» — это результат его бесед с разными людьми. И записи, воспоминания о встречах с разными людьми — это тоже его беседы. Блаватская? Не знаю, в какой степени она писала сама. Возможно, она тоже искренне верила в собственное учение. Но «учение это — фуфайка», как говорил Мандельштам.

Я нигде и никогда не осуждал оценочную лексику. Оценочная лексика — это всё, что нам дано. Я не люблю штампов, ярлыков, клейм, но почему же не сказать о Гурджиеве прямо, что он был шарлатаном, что он многим испортил жизнь? Почитайте «Восемь встреч в Париже», и вам вся его психотехника станет абсолютно ясна. Это не означает, что Гурджиев был бездарен. Он был феерически одарённый человек, страшно обаятельная личность.

Я просто не могу согласиться с Пятигорским… Конечно, вы скажете: «Кто вы такой, чтобы не соглашаться с Пятигорским?» — но: «Зачем же мнения чужие только святы?» Я считаю, что Пятигорский был тоже очаровательный человек, прекрасный писатель («Философия одного переулка» —…

Я как раз о Гурджиеве и собирался немножко поговорить в связи с Памелой Трэверс. Известно, что она была одной из его учениц. Как и Кэтрин Мэнсфилд, кстати, которая погибла из-за его экспериментов. Ну, у неё была чахотка, но я думаю, что смерть её ускорили все эти ночёвки на открытом воздухе или в хлеву.

Что касается Гурджиева. Я не думаю вслед за Коткиным, что он был знаком со Сталиным и оказывал на него какие-то влияния — им негде было пересекаться. Но Гурджиев из всех шарлатанов XX века, на мой взгляд, единственный профессионально подкованный человек. Во всяком случае, вот эта его идея с танцами дервишей, сами эти танцы дервишей, конечно, могут свести с ума. Ну, надо вам сказать, что это эффектное…

Выбрать для себя — писатель вы или философ, потому что «писатель-философ» (через дефис) заставляет меня вспоминать гениальные стихи Димы Филатова:

Философ Бердяев, художник Шагал,
Простите, что я не за вами шагал,
Простите, за вами меня не пускал
Художник-философ Пердяев-Шакал.

Мне кажется, что художник-философ — это немножко неправильно. Ну, исключения единичны. Я не знаю, ну… Наверное, «Философия одного переулка» Александра Пятигорского. Наверное, кое-что из прозы Юрия Мамлеева, прежде всего философа-мыслителя, ну и художника сильного. А вот, скажем, «Зияющие высоты» Григория Зиновьева, по-моему, сейчас читать уже невозможно. Ну, в любом…

Вот если кто умеет писать страшное, так это Маша Галина. Она живет в Одессе сейчас, вместе с мужем своим, прекрасным поэтом Аркадием Штыпелем. И насколько я знаю, прозы она не пишет. Но Маша Галина – один из самых любимых писателей. И вот ее роман «Малая Глуша», который во многом перекликается с «ЖД», и меня радуют эти сходства. Это значит, что я, в общем, не так уж не прав. В «Малой Глуше» есть пугающе страшные куски. Когда там вдоль этого леса, вдоль этого болота жарким, земляничным летним днем идет человек и понимает, что расстояние он прошел, а никуда не пришел. Это хорошо, по-настоящему жутко. И «Хомячки в Эгладоре» – очень страшный роман. Я помню, читал его, и у меня было действительно физическое…

Гренуя с Фаустом нельзя сравнить именно потому, что Фауст интеллектуал, а Гренуй интеллекта начисто лишен, он чистый маньяк. Мы как раз обсуждали со студентами проблему, отвечая на вопрос, чем отличается монстр от маньяка. Монстр не виноват, он понимает, отчего он такой, что с ним произошло, как чудовище Франкенштейна. Мозг – такая же его жертва. Маньяк понимает, что он делает. Более того, он способен дать отчет в своих действиях (как правило).

Ну а что касается Гренуя, то это интуитивный гений, стихийный, сам он запаха лишен, но чувствует чужие запахи. Может, это метафора художника, как говорят некоторые. Другие говорят, что это эмпатия, то есть отсутствие эмпатии. По-разному, это…

Вот это и есть прием. Вот это и есть талант. Мы не знаем и никогда не узнаем, как она с ним связана. А просто все связано со всем. В письмах матери героя, сумасшедшей, доживающей в сумасшедшем доме, в письмах её к сыну зашифровано имя Дзампано. А она ничего о нем не знает, скорее всего, просто в мире действует общая сила, которая двигает людьми, как марионетками, а люди понятия об этом не имеют. Это прием Данилевского, иллюстрирующий эту мысль. Это просто чтобы вам было страшнее. А никак она не связана. Так-то проще всего подумать, что у нее что-то было с Дзампано и, может быть, он — отец героя… Допускайте все, что угодно. А важно, что все в мире связано со всем. Вот и все.

Да не ждала, они и так ее уничтожали. И я не думаю, чтобы задумана была ловушка, чтобы заманить ее сюда. Разумеется, было очевидно, что Эфрона после убийства Рейса они заберут. Вопрос о степени его участия там — был ли он только шофером, убивал ли,— это дискутируется. Но то, что для Эфрона не было пути, кроме бегства в Россию, это очевидно. А для Цветаевой бегство было совершенно не императивным. Она могла остаться там с Муром, но она же написала: «Вот и пойду, как собака». Она же писала ему в письме: «Я буду за вами ходить, как собака». И двадцать лет спустя написала в той же тетради: «Вот и пойду, как собака».

Я не знаю, осталась ли Цветаева в живых, если бы они остались с…

Тут довольно спорны мои мнения. Мне кажется, что Хеллера никак нельзя миновать, и позднего Хеллера в том числе, хотя наиболее известен ранний и средний, то есть «Уловка-22» и «Что-то случилось». Но мне кажется, что и «Picture this» и «Closing Time», продолжение «Уловки», и последний автобиографический роман — мне кажется, это безусловно читать надо. Мне кажется, из Дэвида Фостера Уоллеса необязательно читать все, но по крайней мере некоторые эссе и рассказы, этого не минуешь никак. «Corrections» Франзена, мне кажется, тоже нельзя миновать никоим образом. Кстати говоря, «Instructions» Адама Левина тоже хорошо было, очень занятная книга, хотя чрезмерно затянутая, на мой взгляд. Ну и «Тоннеля»…

Конечно, Кавалеров не автопортрет. Кавалеров — автопортрет ровно в той степени, в какой сам Олеша в это время чувствует себя вытесненным из жизни, находящимся вне мейнстрима, в той степени, в какой он испытывает зависть, безусловно. Но эта зависть совершенно другой природы. Кавалеров, как и Олеша, истинный поэт зависти. Во всей сложности, во всей дуальности этого чувства.

С одной стороны, это чувство собственной неполноценности, собственной выбитости из жизни. С другой, это чувство некоторого сострадания и высокомерия по отношению к Андрею Бабичеву, потому что у Бабичева перспективы очень плохие. И Кавалеров прекрасно понимает: те, кто вписан в эпоху, гибнут вместе с ней, а те, кто,…