Ну, в Москве вообще было очень плохо с какими-либо иностранными изданиями всегда. И дело совершенно не в том, что «Völkischer Beobachter» не продавалась. Вот этих аналогий, на мой взгляд, здесь быть не должно. Дело в том, что всегда в России, даже во время войны с германским фашизмом, продолжали настаивать, что это и Муса Джалиль пишет в «Моабитской тетради»:

И это отчизна великого Маркса?!
И это великого Шиллера дом?!

Это пишет и Кедрин, сидя в осаждённой практически Москве. И потом он всё-таки вырвался на фронт корреспондентом, несмотря на свою почти слепоту. Понимаете, это не была война с Бетховеном. И это не была война с Шиллером. Хотя можно, наверное, подобно…

Очень. Когда я купил его однотомник 1982 года, я половину выучил наизусть. И сейчас знаю. Очень люблю Кедрина. Больше всего люблю «Приданое». Наверное, я прочел бы и проанализировал бы Кедрина.

Я бы с наибольшим удовольствием, конечно, именно «Приданое» и стал бы анализировать, потому что оно очень интересное. Но это большая поэма. Хотя я ее наизусть-то помню. У него много осенних стихотворений, совершенно гениальных. Например, «Соловей».

Стихотворение Кедрина «Сердце матери»: «Не ушибся, сынок?» Это не украинская легенда у него, а французская. Просто он её адаптировал. Ну помните это: «В одной деревне парень жил, простую девушку любил». Да, это французская легенда. Не буду пересказывать, она очень сильная. Мне кажется, что родительская любовь — самая неразборчивая. Ежиха ежонку говорит: «Ты мой гладенький», галчиха галчонку говорит: «Ты мой беленький». Я склонен это уважать, это понимать, даже это меня трогает.