Не показался ли вам роман «Дом, в котором…» Мариам Петросян слишком затянутым?

Ну да, Мариам Петросян — мужеский и аскетический человек. Такая армянская аскеза есть в этом, она всё-таки правнучка Сарьяна. И вообще армянской прозе, армянской живописи при всей яркости и красочности присущ такой благородный аскетизм, лаконизм (вспомним Гранта Матевосяна с его поразительной весомостью каждого слова). Мариам Петросян понимает, что она могла бы написать ещё три таких книги, как «Дом…», или пять, как Дэн Браун, «печь свои блины», но она написала одну такую книгу — избыточную, монструозную, великоватую, но она всю себя вложила в эту книгу.

Что касается ваших ощущений насчёт несвободы и неуютности. Понимаете, есть разные точки зрения на то, кто изображён в «Доме, в…

Это книга довольно интересного жанра. Я мог бы, пожалуй, об этом порассуждать поподробнее, потому что собственно моему сынку сейчас пришлось эту книгу читать, они там на курсе у себя репетируют из неё большие отрывки. Правильный выбор. Книга хорошая, невротизирующая (в хорошем смысле). Мне кажется, что невротизация школьника — важный способ к повышению его потенциала. Но это жанр для людей одиноких, как правило, страдающих… Это никак не касается ни матримониального их статуса, ни дружеского, ни человеческого. Это внутреннее одиночество. Это для людей, которые пишут единственную книгу, строя для себя модель комфортного для них мира. И «Дом, в котором…» потому так избыточен, так длинен (эти…

Я очень люблю эту книгу, и она как раз к вопросу о люденах. Есть ли людены в литературе? Конечно, она о том, как человек выглядит душевнобольным или калекой, а на самом деле является красным драконом, то есть существом высшего порядка. И очень многие людены воспринимаются как душевнобольные, как люди со сглаженной или даже вовсе отсутствующей эмоциональной сферой, как такие жертвы синдрома Аспергера, иногда просто, как слабоумные. Это такие аутисты, как в «Человеке дождя». Кстати говоря, у меня есть, грешным делом, в «Эвакуаторе» такой Тылынгун, который воспринимается как даун, хотя он является гениальным вундеркиндом.

Любая, действительно, замкнутая группа, которая действует в экстремальных обстоятельствах, будь то авиационная эскадрилья, будь то боевой отряд, будь то туристическая группа, будь то даже класс, в котором происходят серьезные события и серьезные конфликты, всегда будет награждать друг друга прозвищами, и иногда эти прозвища будут точнее имен, потому что сущность человека вот в таких конфликтах проявляется. Я ничего дурного в этом не вижу. В конце концов, всех героев «Дома, в котором» мы тоже знаем по кличкам. А что нам скажут их имена? Имена довольно случайные. Кстати, умение давать кличку ― это признак литературного дара. Вот те клички, те ярлыки, которые Ленин налеплял, всегда приставали,…

Вот что касается фэнтези. Понимаете, какую-то великую роль этого жанра, не столь мною любимого, я осознал в середине 90-х, когда наш собеседниковский Руслан Козлов дал почитать свой роман «Остров Буян». Я от кого угодно мог ожидать такой роман, но Козлов – известный политический журналист, он редактировал «Смену» ленинградскую, он автор первой публикации о «Митьках», он и открыл их как течение. Он был автором первого ответа Нине Андреевой на «Не могу поступиться принципами». Когда все замерли, думая, что это произошел поворот в правительстве, а вот Козлов взял и написал очень резкую и язвительную статью «Не могу молчать».

Я знал его как очень сильного публициста. Он замечательно писал,…

Я высоко, положительно оцениваю эту пьесу. Я читал мнения многих фанатов. В «Новой газете» в понедельник у меня выйдет большой разбор этого произведения, я постарался без спойлеров. Мне там два момента особенно понравились. Понравилось, что главная злодейка — всё-таки женщина. Этого со времён Миледи не было. Не сочтите это за спойлер, это для меня важно. Ну и потом, какие спойлеры? Всё это давно напечатано в Сети.

Что касается второго важного для меня открытия. Там потрясающе дана тема родительского бессилия, когда ты понимаешь, что ты хочешь мальчика своего или девочку защитить от боли, а Дамблдор с портрета отвечает: «Боль должна прийти. И она придёт». И тогда почти буквально…

Ребята, я не вижу принципиальной разницы. Я с детьми говорю так, как со взрослыми. Вот как раз сегодня студенты – и меня это очень тронуло – пришли на встречу с русским лектором, и один мне прямо сказал: «Я впервые после ваших семинаров почувствовал ужас ответственности, взрослый ужас жизни». Я этого совсем не хотел, но в каком-то смысле, наверное, и хотел.

Я не вижу разницы между студентом и профессором, а может быть, студент еще и лучше. Я не льщу молодым, не пытаюсь к ним подольститься. Слава богу, у нас неплохие отношения. Я не вижу принципиальной разницы между взрослыми и детьми. Я со своим сыном Андреем всегда говорил как со взрослым. Может быть, иногда слишком жестко. И с Шервудом та же…

Во-первых, они хорошо написаны, быстрое действие... Во-вторых... Это хороший вопрос, я сам не знаю, я даже Харлану Кобену не мог объяснить, чем меня цепляют его романы, он тоже очень удивился. Меня цепляет то, что стартовая ситуация большинства его романов (сейчас вышел новый, который называется «Дураков нет») – это или внезапное исчезновение персонажа, или его внезапное появление. Ребенок внезапно появляется на стоянке парковки, а где он был, куда его родители делись, – не понятно.

Меня вообще цепляют истории с тайнами, но, если говорить серьезно, одна из самых больших тайн, это как цветение в разные сроки, такой приспособлительный механизм растения... Люди исчезают из поля зрения…

Поскольку у меня сегодня поменьше времени на Алексея Толстого (он сегодня тема лекции), я начну о нем говорить заранее. Алексей Н. Толстой свой пиковый писательский период переживал в 20-е годы, более того, в их первой половине, когда он попал под эпоху, соответствующую его темпераменту. Разговоры о том, что ему соответствовал здравый, простой, народный реализм и что он как бы отстаивал норму среди перверсий Серебряного века, – он, может быть, норму эту любил, но сам ее не выражал отнюдь. Чувство, что он возрождал традиционный реализм среди «Подземной клюквы» (как называлась у него «Бродячая собака» в «Егоре Обозове»)… Понимаете, Егор Обозов не зря был влюблен в роковую женщину Серебряного века,…

Два, «В том доме было очень страшно жить» (вторая элегия)... И, по-моему, она шестая или седьмая элегия:

Меня, как реку,

Суровая эпоха повернула.

Мне подменили жизнь. В другое русло,

Мимо другого потекла она,

И я своих не знаю берегов.

Особенно мне нравится вот этот ритмический сбой.

И сколько я стихов не написала,

И тайный хор их бродит вкруг меня

И, может быть, еще когда-нибудь

Меня задушит...