Мне кажется, Гаррос реализовался, конечно, далеко не полностью. Он, во-первых, умер, работая над романом. Это роман был такой сновидческий, о второй реальности. Он не успел его внятно додумать, но успел его начать. Он работал, кроме того, над несколькими сценариями — сериальными, фантастическими, в очень сложном жанре. И я думаю, что мы эти сериалы, которые они вместе с женой писали, рано или поздно увидим. Но и то, что им сделано в соавторстве с Евдокимовым и самостоятельно — оно чрезвычайно значительно. Из всех их романов я больше всего люблю «Фактор фуры». Он, мне кажется, такой самый точный. Второе место прочно удерживает «Серая слизь», в которой практически предсказано очень многое в нынешней ситуации.
А пожалуй, из малой формы больше всего ему далась повесть «Чучхе», которая задумывалась как сценарий. И если бы этот сценарий тогда поставили, вот когда эта вещь была написана… Это такой сценарий о лицее Ходорковского, продолжение наших общих тогдашних размышлений о «Гадких лебедях», о новом этом поколении, которое Ходорковский помогал формировать. Это грандиозная вещь. Если бы она была поставлена… Ну, она, конечно, была слишком сложна для тогдашнего российского кинематографа, а про нынешний я вообще не говорю. Но вот эта повесть «Чучхе», изданная в шубинской редакции (больше она нигде не выходила), она мне кажется огромным прорывом и в сюжетостроении, и на уровне мысли, на уровне социального прогнозирования. Вот если к ней сейчас обратиться — даже не режиссёру, а читателю,— он получит, конечно, колоссальный импульс.
И вот что самое главное — Гаррос был человеком удивительным совершенно, удивительно хорошим. Таких не бывает. Он был одним из последних порождений советской действительности. Он родился в 1975 году и был в последнем поколении людей, которые застали по-настоящему Советский Союз. Родился в Белоруссии, по отцу грузин, жил в Прибалтике, жил в Барселоне, жил в Москве, умер в Израиле. Он очень страдал, я знаю, и от своей бюрократической непривязанности, и от абсолютной бездомности, которая, впрочем, как-то компенсировалась тем, что уж в русской-то литературе он чувствовал себя абсолютно как дома. Но при этом вот этот его космополитизм, эта лёгкость и широта его интересов — это как раз было советским. Это последний отголосок интернационального советского проекта. И очень страшно, что конец Советского Союза перерубил пополам это поколение, выбросил его в мир, в котором ему не было места.
Из людей, которых я мог бы с Гарросом сравнить, может быть, по творческому потенциалу и по широте взглядов,— ну, только могу сейчас назвать, пожалуй, Николая Караева, который живёт и работает в Эстонии, ну и, конечно, Лёшу Евдокимова, который остался, дай Бог сил ему дальше работать. Я очень надеюсь, что эти люди — оба замечательные фантасты, как и Гаррос,— что они каким-то образом себя сберегут. Потому что из всех людей, с которыми мне сейчас приходится общаться, эти, наверное, самые сложные и самые интересные. И мне очень трудно поспеть за их эрудицией и ходом их мысли.
Гаррос был человеком безупречного мужества. Я иногда думаю сейчас, когда его вспоминаю, я думаю: Господи, нет ли здесь какой-то ужасной закономерности, что его убрали, чтобы он не увидел худшего? Потому что это «худшее» носится в воздухе. Может быть, здесь это так и есть. Но я постараюсь во всяком случае эту мысль от себя гнать.