Я откладываю постоянно. Моя мечта — написать роман о новой школе, как я ее понимаю. Не о «Новой школе», которая на Мосфильмовской, а о новой школе как о явлении, роман об экстремальной педагогике. Я это откладываю как кайф такой, которым я обязательно займусь.
Роман о подростковой любви, знаете, я побоялся бы написать. Просто уже давно я не испытывал этих подростковых чувств, очень сложных. Но если бы я его писал, я бы написал это о любви подростков, вовлеченных провокаторами в организацию типа «Нового величия». Страшное столкновение этой любви, во многом детской, во многом сентиментальной с железной махиной провокаторов или квазипригожинских, или околопригожинских молодчиков, или с той организацией, о которой сегодня рассказала «Медуза», когда ряженных в казаков, в ветеранов боевых действий или в донбасских, или в новороссийских, или фанатских, которые на самом деле просто никакого отношения ни к кому не имеют, а просто любят попинаться, когда молодежь сталкивается вот с этими организациями, с этими насквозь продажными гопниками… Вот где спекуляция — и на Донбассе, и на казачестве, и на милиции, и на полиции, на всем. И на фанатстве, потому что они даже не фанаты. Это вообще ряженые. Пожалуй, я бы об этом написал: о том, как «тяжкий млат, дробя стекло, кует булат». И о том, как, может быть, под действием трусости мальчика (он струсил, он ослабел в какой-то момент), он почувствовал, что и любовь ему больше не удается, что его любовь растоптана и оплевана. Это могла бы быть сильная книга, напишите ее. Почему я не хочу за нее браться? Наверное, из-за слишком очевидного ее пафоса. Меня интересуют сейчас книги, которые касаются вещей для меня неясных, для меня темных. А вот здесь мне все понятно. Может быть, русская тема потому сегодня не привлекает писателя, потому что здесь все понятно, нет нравственной проблематики. Все очевидно.