Что особенного в стиле и языке братьев Стругацких?

Так это, собственно, довольно частая коллизия у Стругацких — мир, который перестал развиваться и который лишился контакта. Между прочим, то же самое случилось с голованами. Обратите внимание, что народ голованов знает Льва Абалкина, но он не будет вступаться за Льва Абалкина. Это такая довольно печальная история. А есть цивилизация Пандоры, которая тоже остановилась (если я сейчас ничего не путаю). Для Стругацких образ замкнувшейся, остановившейся цивилизации или цивилизации, попавшей под власть тайной полиции, или цивилизации, отказавшейся от самой идеи контакта, довольно частый. И естественно, что в 70-е годы, в эпоху некоего закукливания, некоей внутренней эмиграции, которая…

Видите ли, Стругацкие вообще — довольно такая мачистская литература, мужчинская, киплинговская. И, конечно, в фантастике тех времен, в фантастике прежде всего героической, как раз в фантастике времен экспансии человечества на другие планеты, мужчины брали на себя наиболее тяжелые нагрузки. Представьте себе рядом с Горбовским женщину. Тем не менее, женщины у Стругацких есть. Как минимум в трех текстах одна и та же героиня, которая везде играет роль определяющую: это Майя Глумова. Прежде всего — в «Малыше», где она первая догадалась о том, что с Малышом не может быть контакта, что он другое существо.

Это очень страшная повесть — «Малыш». Я помню, мы с Кириллом Мошковым её обсуждали. Мошков…

Не всегда можно понять, но можно научиться жить с проблемой. Нельзя решить проблему, но можно научиться с ней жить. Это вообще ведь проблема воспитания. Для Стругацких воспитание — одна из двух-трех самых болезненных и лейтмотивных тем. Малыш — это вообще любой другой. И когда мы имеем дело с человеком принципиально для нас непознаваемым, надо помнить, что в нем всегда сидит Малыш, воспитанный в чуждой нам среде. И мы видим периодически эти усики, появляющиеся из-за горизонта, которые его контролируют. Малыш — это человеческий детеныш, прошедший через нечеловеческое. И поэтому надо, наверное, понимать и уважать эту несовместимость.

«Малыш» о том, что проблема неразрешима, но можно…

Блистательный вопрос! Понимаете, тогда Николай Бурляев, играющий дикого мальчика, не просто так стал самым востребованным актёром своего поколения. Он сыграл его и в «Мама вышла замуж», и в «Иване». Между прочим, вот этот маленький мастер, который льёт колокола в «Рублёве», которому отец так и не передал секрета,— он из той же породы.

Я могу вам сказать примерно, как я себе представляю (хотя это тема отдельной хорошей лекции — тема детства в 60-е годы), откуда возникает вдруг эта проблема. Понимаете, тогда очень многие с опаской относились к детям, к детям нового поколения. И относились не только ренегаты и консерваторы, вроде Николая Грибачёва, который говорил: «Хватит вам, мальчики!» —…

Я много читаю современных авторов, но New York Times Book Review не читаю. Не могу сказать, почему. Наверное, потому что мой вкус не совпадает с таким общим. Люди, которые нравятся мне, как правило, маргинальные. Или, если это не маргиналы (как, например, Ребекка Куанг), то я как-то нахожу их сам безошибочным литературным нюхом. Одна лишь рецензия в моей жизни что-то подсказала, это рецензия Адмони на «Пену дней» в переводе Лунгиной и ее семинара переводческого. Из рецензии Адмони в «Новом мире» я узнал о Борисе Виане. Это был 1984 год, у меня уже был билет в Горьковскую библиотеку. Я понял, что Борис Виан – это то, что мне нужно. Я немедленно заказал себе Бориса Виана, начал читать и был опьянен. Достать…

Геннадий Головин (не путать с Эженом Головиным, явлением совершенно другой природы). Геннадий Головин был писателем очень странной судьбы. Родился, как и Саша Соколов, в дипломатической семье – по-моему, в Канаде. Жил всю жизнь в России, мало кто его знал. Но на уровне языка – это чудесное явление абсолютно.

Если мне надо зарядиться здоровой злостью и энергией борьбы, то Веллер, конечно. В особенности «Дети победителей».

Естественно, что Головина печатала «Юность», его более-менее знали семидесятники. Но, как и многие авторы той поры, он канул в начале Перестройки. А вот у Веллера есть рассказ, который лучше всего описывает психологию людей 1947 года рождения: мы дети…

Две вещи. Во-первых, я серьезные потенции вижу и у русского рока, и у русского рэпа. Потому что это новый извод авторский песни, ничего дурного в этом нет. Вторая вещь – это блоги, «авторская песня в прозе», как стихотворения в прозе. Некоторые блогеры, некоторые авторы дают мне, безусловно, ощущение нового жанра. Вот Денис Драгунский в свое время популяризовал такой жанр, как «рассказ на одной ладони». То есть это рассказ, который можно накрыть ладонью одной руки. Тридцать строк максимум. Вот я думаю, что Денис Драгунский – это проза будущего, многих блогеров он научил.

Второй автор такого же класса – это Елена Долгопят. Она сценарист, но она принесла в прозу… Вот, это очень важно: она…

Ни один роман Стайрона невозможно свести к, условно говоря, короткой и примитивной мысли. Но если брать шире, «Выбор Софи» – это роман о том, что человечество после Второй мировой войны существует как бы посмертно, как и Софи Завистовская. Этот проект окончен, он оказался неудачным. И причина депрессии, которая накрыла Стайрона после этого романа (он же ничего, собственно, ничего и  не написал дальше, кроме трех повестей об охоте, о детстве), была в том, что дальше ехать некуда. Это был такой исторический приговор.

Понимаете, очень немногие отваживались вслух сказать, что после Второй мировой войны не только Германия, но и человечество в целом как-то окончательно надорвалось. Я…

Нет, не думаю. Тоже ведь она сбежала – скорее всего, в Африку. Романтический герой – я не знаю, кто у него. Герои Капоте всегда сбегают, как сбежали эти двое в «Луговой арфе», на это дерево, как потом жили в дупле. И как потом Питер Устинов свою пьесу «На полпути к вершине» сделал под влиянием: там, где американский старец уходить жить в дупло. Последняя лучшая роль Плятта.

Для меня, вообще говоря, герои Капоте не то чтобы жертвы. Они не жертвы, конечно. Они уходят в параллельную реальность, что нагляднее всего происходит в «Безголовом ястребе».  Это рассказ, где этот страшный мистер Дестронелли. Для меня, наверное, это самая отчаянная, самая страшная его история. Хотя «Night’s Tree»,…