Такие вещи обычно пишутся всё-таки на материале личной биографии. А человек, который бы рискнул, как Павел Санаев, такое про себя рассказать,— таких людей очень мало. В принципе, авторитарная мать и замордованная дочь — это довольно распространённая история. Она есть и в «Обелиске» у Владимира Сорокина в предельно доведённом до абсурда виде. Она есть, естественно, и в «Пианистке» Эльфриды Елинек, единственном её более или менее читабельном романе и единственном экранизированном. Она довольно распространена.
Почему молодец Славникова, на мой взгляд? Я вообще Славникову как писателя — не как организатора литературы, не как критика, а как писателя — очень уважаю, я очень хорошо к ней отношусь. Оля, если вы меня слышите, я вам большой привет передаю! Мне нравятся многие сочинения Славниковой, причём ранние по преимуществу («Один в зеркале»), в большей степени «Стрекоза…» (как я когда-то писал, что это «рассказ, увеличенный до размеров романа»). Конечно, ему некоторые сокращения пошли бы на пользу, но всех нас надо бы сокращать, если на то пошло. Как говорил у Горького один герой Александр Кириллыч, «Рассказ о необыкновенном»: «Тебе бы, мешок кишок, надо упростить меня».
Так вот, эти отношения у Славниковой хороши тем, что всё-таки это обоюдная трагедия. Кстати говоря, в «Бифем» у Людмилы Петрушевской, где вообще две головы насажены на одно тело, тоже такая страшная метафора семейной паутины, опутывающей человека. Надо видеть при этом и трагедию дочери, и трагедию матери — вот это очень важно — то, что сыграла Анни Жирардо в «Пианистке». Потому что если это просто угнетение, если это просто надругательство, то это история без настоящей трагедии. А в «Стрекозе…» есть трагедия. Немножко ей вредит натурализм определённый, мне кажется,— ну и бог с ним. В принципе, для того чтобы написать такую историю, надо обладать феноменальным личным бесстрашием.