Очень хороший писатель. «Богач, бедняк» мне особенно как-то нравился в детстве. Я понимаю, что это плохой вкус, и вы меня сейчас, конечно, всячески закидаете тряпками, но мне ужасно нравится «Ночной портье». Не тот «Ночной портье», который сняла Лилиана Кавани, а тот «Ночной портье», который в годы моего детства печатался в «Неве», и мы с матерью рвали друг у друга из рук эту «Неву» на даче. Великолепная вещь — «Ночной портье». Такой очаровательный, такой горький, такой печальный роман! Роман об авантюристе, у которого не получилась главная авантюра. Трогательная, хорошая книжка.

Нет. Но вопрос очень хороший. Я вообще за то, чтобы всегда формулы и имена упоминать в точном контексте. У Адорно вообще нигде не сказано, что стихи после Освенцима  невозможны. У Адорно в «Негативной диалектике», по-моему, сказано, что вообще жизнь после Освенцима невозможно, что жить после Освенцима стыдно. А стихи как раз как частная форма жизни наименее постыдна, как такая форма более альтруистическая. Ведь самому автору от стихов не так уж много толку – по крайней мере, прагматического.

Что касается вот этой догадки, что мы стоим перед новым Освенцимом, что будет хуже. Почему-то у меня нет такого чувства. Мне кажется, что дно пробито. Хуже может быть, конечно. Допустим,…

Я в предисловии к этой книжке «Страшные стихи» пишу, что страх — это лирическая тема, не хуже всякой другой. Но и садо-мазо — лирическая тема, не хуже всякой другой. Это то же самое «Odi et amo», только в таком, если хотите, более вульгарном преломлении, более плоском варианте. А почему об этом не писать? Главный поэт русского садо-мазо — это Брюсов, об этом точно писал Ходасевич, у которого тоже есть эта тема в «An Mariechen», и по-моему, слабее, чем у Брюсова. Лучшая такая садомазохическая поэма в русской литературе — это «Египетские ночи», не только Пушкина, а гениальное, по-моему, конгениальное её продолжение у Брюсова. Я считаю, что это вообще лучшее, что Брюсов написал в жизни.

Ну, эта тема…