Это что-то вроде идеи люденов, но мне-то кажется… Не знаю, может, я сейчас под действием собственного романа нахожусь… Но мне кажется, что человек – это конструктор такой. Это обязательная деталь – душа, которая никуда не девается. А остальное – это несколько произвольных деталей, которые на него накручены – характер, таланты, сексуальный темперамент. Это как-то все не очень сочетается в человеке. Обычно человек с трудом примиряет эти свои детали. И душа очень часто находится в противоречии и с писательским даром, и с сексуальным темпераментом, и с физическими данными. Человек сам себя собирает, как конструктор, накручивает на этот стержень огромное количество трудно согласующихся, иногда плохо согласованных деталей. И еще в результате случайного распределения ему достается внешность, с которой надо как-то жить, а внешность – это не его.
У меня был про это стишок такой – про то, что жизнь моя напоминает мне шубу, случайно взятую в гостях. Все разделись, разобрали свои, а я взял чужую и теперь ее ношу: «Жил не свою. Теперь кукую, все никак не разберу — как обменять ее? В какую написать контору.ру?» Куда ее отнести, куда сдать, потому что моя настоящая досталась кому-то другому. Человек – это конструктор, надо как-то, видимо, пригонять эти детали, подгонять или искать другие. Проявлять навыки самосборки. Человек не умеет себя собирать – в этом его главная проблема.
«Жил не свою. Теперь кукую, все никак не разберу — как обменять ее? В какую написать контору.ру? Мол, признаю, такое горе, сам виновен, не вопрос, был пьян при шапочном разборе, взял чужую и унес, и вот теперь, когда почти что каждый вздох подкладку рвет, — прошу вернуть мое пальтишко, а в обмен возьмите вот. Я не сдавал ее в кружало, не таскал ее в кабак…»
Говорят, что связь рвется, но у меня она есть. Все хорошо, да? Вот она лирика – любые связи рвет!
«Причем особенно обидно, что кому-то в стороне так оскорбительно обрыдла та, моя! Отдайте мне! Продрал небось, неосторожный, понаставил мне прорех, — а ведь она по мерке сложной, нестандартной, не на всех, хотя не тонкого Кашмира и не заморского шитья… Она моя, моя квартира, в квартире женщина моя, мои слова, мои пейзажи, в кармане счет за свет и газ, и ведь она не лучше даже, она хуже в десять раз! И вот мечусь, перемежая стыд и страх, и слезы лью. Меня не так гнетет чужая, как мысль, что кто-то взял мою, мою блистающую, тающую, цветущую в своем кругу, а эту, за руки хватающую, я больше видеть не могу.
Но где моя — я сам не ведаю. Я сомневаюсь, что в конце она венчается победою и появляется в венце. В ней много скуки, безучастности, что вы хотите, та же Русь — но есть пленительные частности, как перечислю — разревусь. Я ненавижу эти перечни — квартира, женщина, пейзаж, — за них хватаюсь, как за поручни в метро хватается алкаш; ну, скажем, море. Ну, какая-то влюбленность, злая, как ожог. Какой-то тайный, как Аль-Каеда, но мирный дружеский кружок. А впрочем, что я вам рассказываю, как лох, посеявший пальто, — про вещь настолько одноразовую, что не похожа ни на что? Похожих, может быть, немерено, как листьев, как песка в горсти. Свою узнал бы я немедленно. Куда чужую отнести?
Теперь шатаюсь в одиночку, шепча у бездны на краю, что все вовлечены в цепочку, и каждый прожил не свою. Сойтись бы после той пирушки, где все нам было трын-трава, — и разобрать свои игрушки, надежды, выходки, права! Мою унес сосед по дому, свою он одолжил жене, она свою дала другому, — и чья теперь досталась мне? Когда сдадим их все обратно, сойдясь неведомо куда, — тогда нам станет все понятно, да фиг ли толку, господа».
Тоже я сейчас оставил бы от этого стишка половину, но когда писал, это мне казалось очень верным.