Яну Шенкману исполнилось 50 лет. Это тот возраст, который заставляет говорить о новой серьезности. Но, я Шенкмана так давно знаю и воспринимаю его все равно 20-летним:
Идет ковчег сторожевой
В центростремительных барашках,
А над ковчеговой волной
Парят два ангела в тельняшках.
Нет, Шенкман – замечательный поэт, и он очень хороший журналист в отделе культуры «Новой газеты». И он очень хороший человек – трудный, прошедший большой путь, как все поэты 90-х, с этого пути сбивавшийся (я не исключение). Но он человек очень честный, доброжелательный и последовательный. И сейчас то, что пишет, меня восхищает.
Тут вот, понимаете, какая штука? Нельзя об этом не сказать. У Кушнера было такое стихотворение: «А мы и в пятьдесят Андрюши, Люси, Саши». Действительно, поколение семидесятников как-то подзадержалось с самореализацией. У них как будто сразу наступила зрелость, даже старость. Период зрелости был невелик, потому что зрелость требует гражданской ответственности, а эти люди просидели в ожидании великих перемен. А когда эти перемены наступили, у многих уже сил не было.
Шестидесятники, кстати, в отличие от них, сохранили какой-то заряд бодрости и надежд. А эти же не поверили ни в какие перемены. И в общем, когда эти перемены пришли, они в своем разочаровании оказались правы. С нашим поколением проблемы еще более серьезные.
Те, кому сейчас пятьдесят (большинство тех, кого я знаю), это очень молодые люди. Молодые они не по неопытности, не по инфантильности (инфернальной инфантильности, сказал бы я), нет… А просто потому, что этим людям в последние двадцать лет, в пору их творческой зрелости, просто не давали реализоваться. И то, что я написал все свои книги, – это тоже было скорее бегством от деятельности, нежели деятельностью. Мы могли бы делать более важные дела, мы могли бы осуществлять какие-то масштабные социальные проекты, но их не было. Россия вообще не жила в этом время.
Дело не только в том, что это «Удушье» по Слаповскому или «Ненастье» по Иванову. Это было время, когда у страны и в самом деле было ампутировано будущее. Сейчас оно появилось, но оно катастрофическое. Совершенно прав Парфенов: когда война закончится, боятся будет Россия, а не Украина. Страшное время настанет для России, и не для Украины. У Украины все будет впереди, а в России впереди несколько лет кошмара. Я не думаю, что это будет Смута. Но это будет мучительное преодоление мучительно трудных обстоятельств.
И вот те, кому сегодня пятьдесят, представляются мне (как и я сам) в известном смысле заложниками вот этой российской судьбы, когда Россия делала все возможное, лишь бы ничего не начиналось, лишь бы не начиналась жизнь, лишь бы продолжалась имитация. Это очень грустное и горькое состояние, мне оно не нравится. Но в вечной молодости тоже нет ничего хорошего. Помните: «Такая вот музыка, такая, блин, вечная молодость», как спел Чиж.
